– Постараюсь.
– И никогда, слышишь, никогда не сравнивай себя с другими художниками. Неважно, лучше они тебя или хуже… Такие сравнения и сопоставления могут ввергнуть тебя в отчаяние…
Он замолчал. Я терпеливо ждала, понимая, что ему еще есть что сказать.
– Я сам попал в такую переделку, когда картины Клиффа получили признание у нас в стране. Он ведь был гением, самым настоящим гением. Я до сих пор не могу смириться с его уходом. К тому же мы были большими друзьями. И тем не менее помню, как меня начала мучить зависть, когда я наблюдал за его успехами, видел, как растет его слава, как вьются вокруг него толпы почитателей. А я-то прекрасно понимал, что у меня такого никогда не будет. Мы были первым поколением, утверждавшим новое направление в живописи. А в каждом новом направлении всегда есть лидер, тот, кто оплодотворяет своими идеями остальных. И он всегда только один, этот лидер. В нашем случае это был он, а не я.
– И ты тогда тоже потерял уверенность в своих силах? – осторожно поинтересовалась я.
– Много хуже. Я вообще перестал рисовать, крепко запил… Бросил свою бедняжку жену и отправился бродяжничать. Исчез из дома на три с лишним месяца. Не могу даже передать тебе словами, какая злобная, черная зависть разъедала тогда мою душу. И каким никчемным мне на тот момент представлялось собственное творчество. Понадобилось время, и все это время я провел в одиночестве, чтобы понять главное. Для истинного художника успех, слава – это всего лишь мираж. Настоящую радость художнику приносит только сам творческий процесс. Да, именно сам творческий процесс завладевает тобой всецело, и ты становишься его рабом. Он будет определять всю твою жизнь, контролировать каждый твой шаг, неотступно следовать за тобой повсюду, на манер ревнивого любовника. Но в отличие от любовника он тебя никогда не бросит, – добавил дед необычайно серьезным тоном. – Творческий посыл, если он есть, останется в тебе навсегда.
– И когда ты понял все это, то смог снова начать рисовать? – спросила я.
– Я вернулся домой пропитым, сломленным человеком. Жена уложила меня в постель и выхаживала до тех пор, пока мне не стало лучше. Пока я не окреп физически… Потому что духовное мое выздоровление началось еще раньше, когда я только-только вышел из буша. Но все равно, мне понадобилось много времени на то, чтобы собраться с мужеством и снова усесться перед холстом, взяв в руки кисть. Никогда не забуду, как тряслась моя рука, когда я впервые после долгого перерыва снова взялся за кисть. Но постепенно пришла свобода, осознание того, что я рисую не для кого-то там, а для себя, и только для себя. А еще я понял, что, скорее всего, мне никогда не удастся добиться своей первоначальной цели – завоевать своим искусством весь мир. И, как ни странно, именно с этим пониманием в моей душе наконец воцарился покой, и я почувствовал ту свободу, которую нельзя описать словами. И вот с тех самых пор, а это уже более тридцати лет, мои картины делаются только лучше и лучше. Сегодня они стоят кучу денег, пользуются спросом. А все потому, что я становлюсь к холсту только тогда, когда мои пальцы сами просят этого. Вот так мы и живем.
На какое-то время мы оба замолчали, но то была приятная тишина, совсем не угнетающая своей тяжестью. К тому же, насколько я уже успела изучить своего деда, он и разговоры вел так же, как рисовал, то есть говорил только тогда, когда ему было что сказать. Да и потом, за последние несколько дней на меня обрушился такой вал информации, что я почувствовала себя, как тот ребенок, которому презентовали огромную коробку конфет. Мне тотчас же захотелось спрятать полученные «конфеты» в укромных уголках своей памяти, чтобы потом лакомиться ими постепенно, извлекая из коробки по одной конфетке в день, осторожно снимая обертку и долго наслаждаясь вкусом. Ведь впереди меня ждет еще много «голодных» дней. Почему-то в этом я была уверена на все сто. А потому дедушкины конфеты мне еще очень пригодятся.
– Взгляни!
Я даже подпрыгнула от неожиданности, услышав его голос. Меня тут же охватила паника, потому что первой мыслью было, что он тычет пальцем в какого-то паука или в змею.
– Да нет же! Вон туда! – Френсис ткнул пальцем в небо. Я проследила за его взглядом и увидела уже знакомое мне молочно-белое созвездие Плеяды, зависшее почти над самой землей. Еще никогда я не видела, чтобы звезды опускались так низко. – Вот я и говорю тебе! – Френсис подошел ко мне и обнял за плечи. – Это же твоя мама Плейона и твой отец Атлас. Приглядись внимательнее. Сегодня ночью на встречу с тобой явилась даже твоя младшая сестренка.
– О боже! Она действительно там! И я ее вижу!
Это правда. Я ее увидела. Меропа сверкала на небе так же ярко, как и все остальные сестры. Но, кажется, еще никогда все мы, Семь сестер, не были такими яркими и заметными, как на этом ночном австралийском небе.
– Скоро она присоединится ко всем вам, Келено. Она наконец-то догнала своих остальных сестер…
Рука его тяжело опустилась вниз. Потом он повернулся ко мне, привлек к себе и крепко обнял. Я стеснительно обвила руками его мускулистую талию и вдруг услышала странный гортанный звук, вырвавшийся откуда-то изнутри его тела. И я поняла: дедушка плачет. Это заставило меня снова взглянуть на небо. Ведь мы с Френсисом стояли прямо под моими сестрами. А рядом с ними наверняка сейчас и Па Солт. Тоже наблюдает за нами сверху. Какое это невероятное место – Австралия. Пожалуй, самое время и мне расплакаться, поддержать, так сказать, деда в его эмоциональном почине.
Но вот он слегка отстранился от меня и обхватил мое лицо обеими руками.
– Как можно поверить в такое? Ты и я, всего лишь двое выживших, два уцелевших представителя такого сильного, такого мощного рода. И вот мы сейчас стоим с тобой здесь, вместе, под этими звездами… Невероятно!
– Согласна. Действительно невероятно, – шмыгнула я в ответ носом и отерла его ладонью.
– И в то же время все очень даже объяснимо и понятно. Во всяком случае, мне понятно. – Он с улыбкой глянул на меня сверху вниз. – Но об этом как-нибудь в другой раз. А пока спрошу тебя… Так ты довольна, что осталась ночевать у меня? У меня хорошая кровать, кстати, и она в твоем распоряжении. А сам я устроюсь на кушетке на веранде.
– Да, я очень рада, что осталась у тебя, – чистосердечно ответила я, сама удивляясь тому, что действительно рада. Еще никогда в своей жизни я не чувствовала себя такой защищенной, как рядом с Френсисом, своим дедом. – А можно спросить? Где тут у вас туалет?
– Прямо за домом. Пойдем, я провожу тебя. Взгляну сам, чтобы убедиться, что там нет непрошеных гостей. Ну, ты понимаешь, о чем я…
Я быстро справила нужду и тут же поспешила обратно в дом. Дверь, ведущая из гостиной, была распахнута настежь.
– Вот меняю простыни. Сара очень на меня разозлилась бы, если бы узнала, что я укладываю нашу внучку на постель, не поменяв вначале белье, – пояснил дед и бросил на матрас пару подушек в безукоризненно белых наволочках.
– Сара – это твоя жена?
