– После всех этих репетиций по утрам, да еще в такую несусветную рань, я чувствую себя готовой, как никогда, – объявила она Антонио.
– Вот и отлично! Ибо я должен сообщить вам, что сегодня в зале присутствуют Фрэнк Синатра, Борис Карлофф и Дороти Ламур.
– Борис Карлофф? Этот тот человек-чудовище? А он зачем пришел сюда? Чтобы напугать меня?
– Чтобы посмотреть, как вы танцуете, Лусия, – улыбнулся в ответ Антонио. – Уверяю вас, в жизни он совсем не похож на чудовище. Просто он играет всяких монстров в фильмах ужасов. А сейчас, – он взял ее за руку, – покажем всем этим богатым американским знаменитостям, что такое настоящая Испания. Удачи, Ла Кандела. – Антонио легонько поцеловал кончики ее пальцев. – Идем!
Менике, сидя на стуле сбоку от сцены, увидел, как Лусия выпорхнула из-за кулис и в сопровождении Антонио прошла на середину сцены. Как и на всех своих дебютных выступлениях, она была облачена в идеально сшитые брючки из черного атласа, тугой корсет, обхватывающий ее узкие бедра, и пиджак-болеро с острыми плечиками. Антонио отвесил ей поклон и удалился со сцены, послав на прощание воздушный поцелуй. Менике почувствовал неожиданный укол ревности, но тут же подавил в себе это мстительное чувство, чтобы оно ненароком не перекинулось на его пальцы.
Он коротко кивнул Пепе, и три гитариста тронули струны, а Лусия встала в начальную позицию farruca, высоко вскинув руки над головой и вывернув наружу пальцы.
– Удачи тебе, моя любовь, – прошептал Менике, понимая, что еще никогда в своей жизни Лусия не выступала перед такой искушенной и такой требовательной публикой.
Часом позже Менике издал на гитаре уставшими от напряжения пальцами последний аккорд, глядя на то, как Лусия завершает свои вращения, танцуя уже в роскошном платье фламенко насыщенного фиолетового цвета. Мысленно он усмехнулся тому, что, несмотря на все старания Антонио во время репетиций, Лусия в ходе своего выступления отмела прочь большую часть его указаний, заменив их, по своему обыкновению, чистейшей импровизацией.
«И в этом и состоит главная сила твоих чар, mi amor. Ты, как всегда, непредсказуема, и я должен постараться любить тебя за это».
Менике поднялся со своего места, чтобы вместе с Хозе и Пепе получить свою порцию аплодисментов. Ему было видно, как вскочил на ноги Фрэнк Синатра, аплодируя Лусии, а она все выходила и выходила на поклоны. И в этот момент слезы выступили у Менике на глазах, и он даже забыл, что вообще-то был настроен категорически против их приезда в Нью-Йорк.
«Какой невиданный успех, – подумал он. – Остается лишь молиться, чтобы ты наконец остановилась в этом своем неуемном стремлении вверх, все выше и выше…»
* * *
Дебют Лусии сопровождался ворохом восторженных рецензий в прессе, а впереди уже маячил концерт в Карнеги-холл. Каждое утро Лусия просыпалась ровно в восемь, и еще никогда Менике не видел ее такой собранной и энергичной. Вся труппа репетировала каждый день. Антонио руководил артистами профессионально, проявляя завидное терпение и такт. Менике с удивлением видел, что все критические замечания своего наставника Лусия воспринимает с покорностью овечки.
– Я же тебе говорила, что хочу усовершенствоваться в своем мастерстве. Должна же я научиться всему тому, чего они хотят здесь, в Америке.
Однажды ночью, выйдя из спальни, чтобы налить себе стакан воды, Менике увидел, что Мария все еще сидит в гостиной их номера и шьет костюмы для следующих выступлений.
– Два часа ночи, Мария. Почему вы до сих пор не спите?
– А ты почему не спишь?
– Не могу уснуть.
– Вот и я не могу. – Иголка на какое-то мгновение зависла в воздухе. – Хозе до сих пор еще не вернулся.
– Понимаю.
– Не думаю, что ты понимаешь до конца. Зато я точно знаю, что он снова пустился в загул. Всю прошлую неделю он приходил домой на рассвете, спустя много часов после того, как все вы возвращались к себе после репетиций.
– Он говорил мне, что задерживается, чтобы порепетировать еще немного с некоторыми новыми членами нашей труппы, – совершенно искренне ответил Менике.
– И кто ж такие они будут?
– Несколько молоденьких танцовщиц, которых мы приняли в свой коллектив уже здесь, в Нью-Йорке.
– В частности, Лола Монтес, верно? – Мария опустила глаза на шитье. – И еще некая Мартина. Хорошенькие, да?
– Мария, я понимаю ваше беспокойство, но сразу же говорю вам, что на предмет Лолы не стоит волноваться. Невооруженным глазом видно, что она по уши влюблена в Антонио.
– Тогда остается Мартина…
– Честное слово, я не думаю, что…
– Зато я думаю! – отрезала Мария. – Уж ты поверь мне, все признаки налицо. А я не могу, не могу! – понимаешь? – снова терпеть весь этот кошмар. Ведь он же обещал мне, Менике, когда я согласилась принять его обратно. Клялся жизнью наших детей… Если все это правда, тогда мне придется бросить все и уехать. Возможно, я вернусь домой, в Испанию.
– Вам пока нельзя домой, Мария. Вся Европа еще объята войной, там царит хаос. Может, вы все преувеличиваете? С учетом вашего прошлого негативного опыта…
– Дай-то бог, чтобы ты оказался прав. Но я торчу здесь, в гостинице, целыми днями напролет и не знаю, чем он там занимается на стороне. Может, ты станешь моими глазами и ушами, а? По сути, ты – единственный человек, которому я всецело доверяю.
– То есть вы предлагаете мне начать шпионить за Хозе?
– Получается, да. А сейчас пойду, пожалуй, к себе, немного посплю в своей пустой постели. Спокойной ночи, Менике.
Менике молча проводил Марию взглядом: красивое, стройное тело, исполненная особого достоинства женская стать. Какая жалость, что все так вышло, подумал он с грустью.
«Впрочем, – тут же мелькнуло у него, – любовь всех нас превращает в дураков».
* * *
– Я им не нравлюсь! – Лусия бросилась на диван и громко разрыдалась. Менике молча пережидал, пока Лусия выплачется, а потом попросит его почитать вслух статью-обзор, появившуюся на страницах «Нью-Йорк таймс».
Их вчерашнее выступление в Карнеги-холл имело грандиозный успех. Публика проводила артистов бурными овациями, лично у него не было ни капли сомнения в том, что и критическая статья будет изобиловать положительными откликами.
– Ты не права, дорогая, – попытался он переубедить свою подругу, выискивая в статье комплиментарные предложения, которых, надо сказать, было много.
«Удивительно гибкое и хрупкое тело, доведенное до высшей степени накала чувств, при этом полностью контролируемое исполнительницей».
«Головокружительные вращения, бешеный темп, чисто физическое возбуждение, в котором пребывает танцовщица, но при этом каждое ее движение исполнено необыкновенного артистизма и полностью подчинено строгим канонам танца».
