«В своих alegrias, которые она исполняет с особой виртуозностью, каждая частичка ее тела – это одновременно и движение, и законченность линии, и объем», – перевел Менике очередной пассаж.
– Да, но они назвали мое вчерашнее выступление «заурядным». Сказали, что не надо мне было танцевать под аккомпанемент гитар кордоба. И это белое кружевное платье! Я его ненавижу! У меня был вчера дурацкий вид.
– Дорогая, весь их негатив свелся лишь к тому, что твоя исполнительская манера соответствует более камерной обстановке, а не таким громадным залам, как Карнеги-холл, где публика просто физически не имеет возможности разглядеть твой танец во всех его подробностях и насладиться той страстью, которую ты вкладываешь в каждое движение.
– Да, а еще они в оскорбительной манере отзываются о моих размерах. Дескать, с галерки или с балкона я смотрюсь на сцене крохотной точкой. Представляешь? Лолу Монтес они так не оскорбляли за ее bulerias. Ее даже папа поздравлял больше, чем меня, – с новой силой разрыдалась Лусия.
– Публика любит тебя, Лусия, – устало отозвался Менике. – А это – главное.
– На следующей неделе мы отправляемся на гастроли, и я обязательно настою на том, что буду открывать шоу исполнением soleares. Это было ошибкой Антонио, что он не позволил мне это здесь, потому что меня нельзя загнать в какую-то одну определенную форму. Я такая, какая есть, и должна танцевать, как чувствую сама. – Она вскочила с дивана и стала нервно расхаживать по комнате.
– Знаю, Лусия, знаю. – Менике приблизился к ней и обнял за плечи. – Ты действительно такая, какая есть. За это тебя и обожают зрители.
– Ты еще увидишь, когда мы проедемся по всей Америке и выступим перед настоящей публикой! Никто не преминет попасть на мои концерты! Публика будет ломиться на них в каждом городе. Детройт, Чикаго, Сиэтл… Я покорю все эти города, до единого! – Лусия вырвалась из его объятий и снова принялась возбужденно мерить комнату шагами. – Клянусь, я нашлю проклятья на эту газетенку! А сейчас я иду к маме.
Лусия с такой силой хлопнула за собой дверью, что содрогнулись даже стены их номера.
Они провели в Нью-Йорке уже больше четырех месяцев, и если Лусия буквально источала из себя энергию, то Менике, напротив, чувствовал себя так, будто этот неистовый, безумный город высосал из него все жизненные силы. Менике терзали постоянные простуды, морозная погода позволяла лишь изредка выбираться на прогулку в Центральный парк, чтобы полюбоваться в оранжереях окультуренным буйством цветов и красок, так напоминающих ему незабвенные пейзажи любимой Мендосы.
Он снова взял в руки газету, чтобы дочитать статью до конца. Последний абзац – всего лишь каких-то пять слов, моментально поднял ему настроение.
– «Выступление Менике было очень успешным», – повторил он эти слова про себя.
Что ж, на данный момент слова утешения и поддержки были нужны, как никогда.
* * *
Спустя месяц они отправились в гастрольный тур. Менике потерял счет дням, неделям и месяцам, которые они проводили в поездах, пересекая страну из одного конца в другой, и в каждом отдельном уголке все-все-все – и еда, и люди, и даже язык, на котором они разговаривали, все ласкало слух и радовало глаз. Лусия осталась верна своему слову. Раздосадованная отрицательной рецензией на свое выступление в Карнеги-холл, она на каждом представлении танцевала, как говорится, не на жизнь, а на смерть.
Пепе тоже расцвел буквально на глазах, его игра стала более уверенной и профессиональной. Часто они вдвоем с Менике засиживались далеко за полночь, вместе рылись в газетах, выискивая в них последние новости о войне. Попутно Менике обучал Пепе английскому языку.
После еще одного успешного выступления в Сан-Франциско, в городе, где Менике чувствовал себя так, будто вечный туман, висевший здесь с утра и до позднего вечера, уже проник в его кости и напитал их своей сыростью, вся труппа в полном составе завалилась в небольшой ночной ресторанчик, заняв сразу все кабинки.
– Советы уже на подступах к Берлину, – обронил Менике, глянув на первую полосу газеты, оставленной кем-то из посетителей на их столике.
Пепе тут же пристроился рядом и, вытянув шею, стал читать статью.
– Значит, война скоро закончится, да? – спросил он. – Я сегодня вечером столкнулся в баре с одним моряком. Говорит, они собираются отплыть на Окинаву. Судя по всему, в Японии сейчас тоже жарко.
– Нам остается лишь молиться, чтобы все это побыстрее закончилось, – ответил Менике, и они оба заказали еще по одному безвкусному гамбургеру.
Менике искоса глянул на Пепе, погруженного в чтение газеты, и подумал, что природа в очередной раз сыграла злую шутку, наделив Пепе спокойным и уравновешенным характером матери и броской красотой отца. Впрочем, несмотря на восторженные взгляды многочисленных зрительниц, Пепе, казалось, вовсе не замечал все эти знаки внимания. Чего никак нельзя было сказать о Хозе…
К их столику подошла Мария.
– Пепе, мальчик мой, Хуана хочет переговорить с тобой, еще раз уточнить, сколько вступительных аккордов ты сделаешь, прежде чем она начнет исполнять свои bulerias.
– Si, мама. – Пепе с готовностью подхватился со своего места и исчез, а Мария вошла в кабинку и уселась напротив Менике.
– Ты сегодня прекрасно играл, – улыбнулась Мария. – И соло у тебя было дольше обычного.
– Пришлось выпрашивать, чтобы они позволили, – ответил Менике, закуривая сигарету.
– А я и не знала, что ты куришь.
– Обычно не курю. Еще одна плохая привычка, которой я научился у Лусии. Та смолит минимум по две пачки в день.
Менике увидел, как Мария, откинувшись на спинку банкетки из красного пластика, шарит взглядом по ресторану, пытаясь отыскать мужа. Ему же самому было видно, что Хозе сидит в соседней кабинке рядом с Мартиной, вальяжно положив руку на сидение за ее спиной.
– Знаете, Мария, скажу вам честно. За все то время, что длятся наши гастроли, у них, по-моему, дальше разговоров и выпивки дело не пошло.
– Возможно, – грустно улыбнулась в ответ Мария. – Но всего ведь не увидишь. Да и уловки всякие имеются. Как бы то ни было, а все последние месяцы я сплю одна. Хозе теперь богатый человек. К тому же известный, талантливый.
– А вы, Мария, по-прежнему очень красивая женщина. Уверен, Хозе любит вас.
– Но не так сильно, как люблю его я. Не надо меня утешать, Менике. Разве ты не видишь, как я измучилась? Быть рядом с ним и одновременно знать наверняка, что одной меня ему мало.
– Да все я вижу. Мне и самому эти гастроли кажутся уже бесконечными. Как нам было хорошо в Южной Америке. Там такие красивые места, такая вкусная еда, отличное вино. Они говорят на нашем языке, понимают нас, а здесь! – Менике с несчастным видом уставился в кромешную темень за окном. – Самое лучшее, что они могут нам тут предложить, это их хваленый хот-дог, сосиску в тесте.
