Есть еще третья возможность перехвата трафика мобильного абонента. Для этого на смартфон жертвы нужно установить вирусное программное обеспечение. Напрямую определить, прослушивается ли в данный момент телефон, невозможно, но получить косвенное подтверждение некоторой вероятности имеется. Многие модели старых кнопочных телефонов даже отображали специальную иконку (закрытый либо открытый замочек), которая демонстрировала, используется в данный момент шифрование разговора или нет. Для смартфонов разработают специальные приложения, которые могут сообщать пользователю о конфигурации настроек текущего сеанса связи, в том числе — передается ли его речь открыто или с использованием алгоритма шифрования.
В конце 80-х годов знание о подобных технологиях кажется чем-то вроде научной фантастики. Домашние и служебные телефоны по старинке слушали связисты. А вот перлюстрация писем уже не была столь актуальной. Те, чьи письма ранее читал КГБ, массово рванули на Запад.
Я до сих пор не был уверен на сто процентов, что наш домашний телефон не прослушивается, и старался каких-то особых разговоров дома не вести. Собственно, с Ильёй и дядей Вовой мы всегда беседовали на нейтральных территориях, если, конечно, это были важные темы. Обычный трёп пусть слушают те, кому это нужно. В КГБ принято следить за всеми, не делая различий на своих и чужих.
Как сотрудник комитета, я писал отчёты и добросовестно «стучал» на того же Машерова и его замов. Информацию подавал обтекаемую, но такую, чтобы никто не придрался. С одной стороны, вроде как и работаю, и каждый месяц присылаю документы, а с другой — толку от них никакого. Всё это и открытом доступе можно взять. Не думайте, что это я такой порядочный и проявлял принципиальность. На самом деле на Машерова нечего было писать. Бывший партизан и честный человек не давал повода, чтобы комитет заимел на него компромат.
В отношении меня Пётр Миронович не питал иллюзий. Он прекрасно понимал — за моей спиной всесильный КГБ, что, впрочем, не мешало Машерову пользоваться аналитикой, которую я подавал. И выражал он недовольство по недополученной информации вполне искренне.
Я ещё понимал Владимира Петровича, который в курсе моего попаданчества, но Машеров отчего-то считал, что из сухих строчек отчетов различных структур я могу в буквальном смысле предсказывать события.
Очередной выговор получил в конце января нового года, когда случилось землетрясение в Таджикистане. Не помнил я этого события совершенно. Уверен, что в прошлой реальности оно тоже происходило. Но на фоне недавней трагедии в Армении не столь впечатлило меня, чтобы запомнить. А МЧС в стране до сих пор ещё не создано. И снова бардак в деле спасения людей и в организации эвакуации выживших.
Эпицентр бедствия находился в тридцати километрах юго-западнее Душанбе. Сила толчков здесь достигала семи баллов. Больше остальных пострадали три кишлака, расположенные в центре Гиссарского района. Основной ущерб нанесли вторичные последствия — сели, лавины, обвалы и оползни. В толще глинистого холма произошло скопление влаги, возник увлажненный слой грунтов. Сравнительно слабого подземного толчка оказалось достаточно, чтобы верхняя часть холма сдвинулась, водный горизонт вскрылся и образовались потоки глины, которые сошли на кишлаки Окули-Боло и Окули-Боен.
Собственно, сами колебания почвы не были так страшны для людей. В отличие от того же Спитака, постройки в кишлаках глиняные, одноэтажные, без сложных бетонных конструкций. Но оползень шириной в два километра собрал столько жертв, что словами не передать. Мало того, оползень высвободил грунтовые воды, осложнившие проведение спасательных операций.
Машеров устроил разнос всем (мне в первую очередь). Ругал сейсмологов, генералов, учёных и тех, кто подвернулся под руку. Затребовал от меня пояснения о причинах катастрофы. Это он успел просмотреть выписки из Западных СМИ. Те вовсю спекулировали темой землетрясений на территории СССР. Одной из самых распространённых версий называли испытание ядерного и даже геофизического оружия под землёй.
Пришлось мне в срочном порядке брать за шкирняк учёную братию. Они-то и написали, что во время Спитакского землетрясения в зоне разрыва земной коры была высвобождена энергия, эквивалентная взрыву десяти атомных бомб, каждая из которых была подобна сброшенной в 1945 году на Хиросиму. Причиной называли естественные движения тектонических плит. Была ещё одна скромная версия о том, что строительство Ахурянского водохранилища могло стать одним из факторов, но я в своём отчёте об этом писать не стал. Незачем смущать умы советских граждан.
Информацию, что в Таджикистане причиной трагедии стала деятельность людей, подал только Машерову. Вернее, землетрясение имело естественных характер. А вот оползни — результат обводнения лёссовидных суглинков (горных пород), которое произошло в результате двадцатилетней инфильтрации воды из оросительной системы.
Как бы то ни было, но трагедии уже случились, и задача правительства заключалась в том, чтобы уменьшить последствия катастроф. Снова вернулись к скорейшему созданию МЧС и подготовке специалистов. Машеров привлекать меня в этом деле не стал, разумно посчитав, что я на своем месте. К тому же начались волнения в Венгрии и ГДР. Кажется, Петру Мироновичу уже самому было интересно, насколько верны прогнозы по разрушению Берлинской стены.
Скажу честно, мне и самому хотелось узнать, повлияло или нет моё появление на события в мире.
Глава 22
События 1989 года в стране и в мире удивляли всё больше и больше. С начала лета я с головой погрузился в поступающие отчёты и сводки. Порой казалось, что мир сошёл с ума. Столько всего и сразу происходило, что Илья хватался за голову, поскольку его отдел не успевал обрабатывать информацию, напоминавшую снежную лавину.
Анализировать было непросто, но некоторая тенденция за всеми событиями просматривалась. Тут, наверное, уместно вспомнить работы В.И. Ленина. Не думайте, что я во второй жизни проникся его идеалами, но не могу не отметить имеющиеся аналитические способности у товарища Ульянова. Он абсолютно верно собрал события, происходящие на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков и написал в одной из своих работ о признаках революционной ситуации и прочем. Имея послезнания, я и сам мог бы перечислить всё то напряжение, что охватило общество в царской России на рубеже двух веков. Здесь не только стачки и забастовки рабочих, это и общее недовольство всех, начиная от кухарок и заканчивая аристократами.
Так вот, лето 1989 года имело схожие «симптомы». Сельскохозяйственная тема, которую курировал Машеров, если и не провалилась, то была близка к этому. Пустые полки овощных магазинов и заоблачные цены на рынках служили тому подтверждением. Малый бизнес пока развивался недостаточно быстро. Вернее, были неплохие попытки производства товаров народного потребления, но в основном в больших городах и в недостаточном количестве. Колхозам, как обычно, ничего не перепадало.
К этим проблемам добавились национальные. Первыми громко заявили о себе эстонцы, создав некий Национальный фронт. Силовые методы по подавлению этой инициативы не годились. По сути этот «фронт» ничего не делал такого, чтобы задействовать милицию или армию. А вести идеологическую пропаганду уже не имело смысла. Время упущено. Если за все годы советской власти не удалось, то несколько месяцев ничего не решали. К тому же вся Европа внимательно следила за тем, что происходило в этой республике.
