Мертвых было столько, что уже не хоронили. Когда через деревни проходили банды большевиков, то они травили все колодцы. Не было воды, не было лекарств. После театра пришел комиссар и спросил: «Вы – Столыпины?» Мы ответили: «Да». Он сказал: «У меня с вами личные счеты». Поставил часового перед дверью в коридор и перед дверью в сад. И мы слышали через галерею, что он арестовывает людей, которые находились на втором этаже – семью Щербатовых. Тогда моя сестра сказала, что мы не будем, как овцы, ждать, пока нас зарежут. Мы дождались, пока часовой отвернулся или отлучился, вышли в сад. Были сумерки, часов пять утра. Идти было тяжело, был глубокий снег. Мы увидели, как за нами выбежали люди с винтовками и закопали сестру в снег, а сами побежали в разные стороны. Мы с трудом перелезли через высокий забор, вдруг я вижу, что за нами бегут с винтовками. Моя сестра и ее муж побежали в одну сторону и были оба убиты. Я побежала в другую, постучала в первый дом, но меня не хотели пускать, и я встала у двери в растерянности. И слышу, как в дом, откуда меня прогнали, стучатся мои преследователи и спрашивают: «У вас Столыпина?» А хозяева отвечают: «Она дальше пошла». А я за дверью стояла. Хозяева дома меня увидели и спрятали на чердаке. Я сидела там и видела, как всех других расстреливали. Потом пришла девчонка, дала мне мужицкое платье и сказала идти за каким-то человеком. Мы пришли к какой-то женщине-акушерке, которую я никогда не видела. Она заперла меня в подвале, где стояли мешки с сахаром. Я прожила в этом подвале 10 дней, и вдруг в этот дом явился политический комиссар, Черкасский.
Тот, который намеривался сводить с вами счеты?
Нет, тот комиссар расстрелял всех и ушел, а это был политический комиссар полка, он возглавлял Совет, который сразу образовался в местечке, у него брат был издатель газеты «Копейка». Так вот он пришел и сказал, что сестра моя, в которую стреляли при побеге, жива, но находится при смерти. Я, разумеется, сказала, что хочу ее видеть. Он ответил: «Только идите не рядом со мной, а за мной». Потом он мне показал на какой-то амбар, где сестра лежала, его охраняли два солдата, они спросили: «Как ваша фамилия?» Я сказала: «Сам знаешь – Столыпина». Один из солдат обрадовался: «А-а-а! Нам тебя расстреливать надо». Я ответила: «Расстреляешь, когда моя сестра умрет». Отстранила их винтовки, пошла к сестре и не отходила от нее, пока она не умерла. Гроб с ее телом я повезла в местный монастырь, а там другая шайка солдат хотела выбросить ее из гроба. Мне пришлось с ними драться.
После смерти сестры я жила одна в саду, там был павильон. Меня искали, спрашивали у местных жителей про меня, но никто не выдал. Я выходила на улицу только ночью или вечером, местные меня подкармливали, у меня же ничего не было. Потом пришли поляки с французами, они просили меня назвать участников расстрела. Я никого не выдала. Когда полякам стало хуже, ко мне стали приходить местные власти и просили выдать бумаги о том, что я передаю им земли имения.
Это все было в городке Немиров, Подольской губернии, события происходили в декабре-январе 1920 года. Весной 1920 года я покинула территорию России. Жила в Литве, потом вышла замуж. Позже приехала в Париж. Тут встретилась с Вырубовым, старым русским революционером, который говорил мне про моего отца. Оказывается, когда мой отец ездил по хуторам и объяснял людям про аграрную реформу, он, будучи студентом, с другими людьми шел следом и убеждал народ не слушать отца. Говорила с Маклаковым, который был оппонентом моего отца в Думе. Он говорил мне то же самое.
Глава 3
Когда папа был министром
Старший сын министра юстиции, позднее – военного и морского министра и, наконец, министра-председателя Временного правительства Олег Керенский (1905–1984) в свои 12 лет оказался свидетелем второй, а затем и третьей русской революции. Ему пришлось пережить и эйфорию первых мирных дней, и гордость за знаменитого отца, и растерянность семьи, попавшей под подозрение новых властей, и арест, и побег за границу с подложными документами. Прежняя жизнь с любимым отцом была революцией бесповоротно разрушена, но Олег Александрович встал на ноги сам, отстояв достоинство фамилии и превратившись в видного британского инженера-мостостроителя, владельца большой инженерной фирмы, разрабатывавшей, кроме мостов, дороги и электростанции. «Я пролез в люди, мне повезло», – говорил он. Первым громким проектом, в работе над которым он принял участие, стал мост Харбор-Бридж в заливе Порт-Джексон в Сиднее. Он до сих пор считается одним из самых больших стальных арочных мостов в мире, символом австралийского города. Под руководством Керенского-сына спроектирован и построен знаменитый мост через Босфор, соединивший Европу с Азией. Олег Александрович скончался в Лондоне 25 июня 1984 года.
Рассказывает Олег Александрович Керенский
Я родился 3 апреля 1905 года в Петербурге, на Бассейной улице. В то время мой отец был помощником присяжного поверенного. Мать моя из военной семьи, отец ее был генералом, а дед по материнской линии – первым в России профессором-китаистом. В семнадцатом году мы жили на Тверской улице, почти напротив Смольного института и совсем близко от Таврического дворца. В то время папа был членом Думы и ходил на заседания пешком. Наша квартира, насколько я помню, состояла из пяти комнат: гостиная, столовая, кабинет, наша детская спальня и мамина спальня.
В вашей семье еще дети были?
Да, у меня брат на два с половиной года меня моложе. Мы с ним учились в одной школе на Шпалерной улице.
Какая это была школа?
Частное коммерческое училище Майи Александровны Шидловской, одна из первых школ совместного обучения в России. В ней было восемь классов. Я успел окончить семь. В 1918 году нашу школу закрыли. Первые дни революции я помню очень ярко. Отец мой вдруг исчез из дому и долго не появлялся. Мы бегали смотреть на толпы, которые шли к Таврическому дворцу. Я видел прибытие гвардейского экипажа. Но в то время мне было двенадцать лет, так что я, разумеется, не мог ни в чем участвовать.
Помню невероятные толпы людей, невероятно радостное настроение; на улицах обнимались и целовались. Я принадлежал к семье, которая в то время считалась революционной, так что все наши знакомые были в восторге, поздравляли друг друга. Боев не было, только очень короткие перестрелки. Потом я помню пожар в здании тюрьмы предварительного заключения и окружного суда, многократно описанный разными мемуаристами. Моя школа была рядом, и мы большой компанией отправились рассматривать пепелище. Двор почти выгоревшего здания был завален бумагами и фотографическими карточками. Мы все это подбирали и тащили домой и, между прочим, спасли много ценных материалов. Кто-то подобрал там целый том документов, связанных со слежкой за моим отцом.
На какой улице был этот окружной суд?
На Шпалерной, рядом с Литейным мостом… В первые дни февраля все происходило или на улицах, или в Думе. Вскоре отец стал министром, и вся его жизнь переместилась в присутствие. Папа и другие участники революции бегали по коридорам, заседали, а знакомые ждали в приемной, чтобы поговорить или поздравить.
