Глава 5
Правая рука Сикорского
Испытатель, певец и общественный деятель Борис Васильевич Сергиевский (1988–1971) принадлежал к поколению первых в России воздухоплавателей. Его институтскими друзьями были легендарные люди – Сергей Уточкин и Игорь Сикорский. Свою историю Сергиевский излагает в беседе с журналистом, а мы скажем несколько слов о том, как протекала его жизнь после переезда в Америку. Недолгое время он зарабатывал исполнением оперных арий, а затем поступил инженером и летчиком в компанию Игоря Сикорского, где выполнял все инженерные расчеты по трехмоторному самолету S-35, на котором планировалось совершить трансатлантический перелет во Францию. Став шеф-пилотом фирмы Сикорского, Борис Васильевич с 1928 по 1937 годы был главным испытателем, установил 17 рекордов скорости и высоты, в 1931 году совершил перегон S-38 из Нью-Йорка в чилийскую столицу Сантьяго (17 тысяч километров). На этом же самолете в 1934 году участвовал в экспедиции американского писателя и фотографа Мартина Джонсона по Африке.
В 1938 году работал в компании Георгия Ботезата, еще одного российского эмигранта, бывшего профессора Петербургского политехнического института, который в 1920-х построил первый в США вертолет для Helicopter Corporation of America. Сергиевский испытывал экспериментальные образцы его вертолетов и сам участвовал в строительстве машин. В годы Второй мировой служил техническим советником военной авиации США, а после войны работал пилотом на чартерных авиалиниях. И делал это вовсе не для заработка: его жена-американка была дочерью миллионера. Просто пилот всегда хочет летать.
Борис Сергиевский был председателем Общества бывших русских летчиков в США, почетным председателем всех объединений русских летчиков в зарубежье. Участвовал в работе Русского Общевоинского Союза, возглавлял Союз Георгиевских кавалеров, руководил Союзом русских военных инвалидов и Американо-русским союзом помощи престарелым. Входил в Толстовский фонд и дружил с Александрой Львовной Толстой. В 1998 году вышла по-английски его книга «Самолеты, женщины и песни. Записки боевого аса, пилота-испытателя и искателя приключений». Издание подготовили писатель и историк Адам Хохшильд, племянник Бориса Васильевича и специалист по авиации Алан Форсайт.
Рассказывает Борис Васильевич Сергиевский
Я родился в Гатчине 20 февраля 1888 года. Мой отец был инженер путей сообщения, и его работа была в это время в Гатчине. Но мне было всего два года, когда мой отец как специалист по портовым сооружениям, был переведен на юг в числе строителей Одесского порта. И мое детство прошло, главным образом, на берегах Черного моря. Отец был командирован для разных сооружений из Одессы по разным другим местам – и на кавказском побережье, и в Крыму – и мне пришлось в детстве проводить больше всего времени там, на берегу Черного моря. Реальное училище я окончил в Одессе – частное реальное училище немецкое Святого Павла. По окончании реального училища я поступил в Киевский Политехнический институт и продолжал заниматься там. К началу войны я фактически окончил Политехнический институт, но у меня был на руках дипломный проект, который я не успел защитить студентом, и я, уже поступив на военную службу, продолжал учиться в Политехническом институте.
Когда началась война, я был произведен в офицеры из запаса еще в 1912 году. В это же самое время меня страшно заинтересовала авиация, я брал частные уроки у моего приятеля Уточкина, знаменитого летчика в свое время, и первый самостоятельный полет я сделал 16 марта 1912 года.
Мне пришлось начать войну в пехоте. И хотя я имел право как уже летающий человек быть в авиации, мне было неловко уходить из полка. Когда начались боевые действия, авиация была в самом зачаточном виде. В авиацию мне удалось поступить только после двадцати месяцев пехотной службы, и это дало мне возможность, будучи в авиации, видеть многие части фронта. Нас, летчиков, было мало, и нас все время гоняли, перемещали из одного места фронта в другое. Таким образом к 1916 году, как раз в периоде, близком к революции, я побывал на всех участках фронта: сначала в разведывательном отряде, а потом в истребительном. Я имел возможность видеть обстановку и знать, какие трудности у нас были в 1915 году, и как в течение 1916 года эти трудности преодолевались.
Перед февралем, когда произошла Февральская революция, настроение на фронте и наше положение на фронте было таково, что мы были абсолютно и совершенно уверены, – а я был уже в чине штабс-капитана к тому времени, что снабжение было замечательно улучшено даже в смысле артиллерийских снарядов. Будучи в авиации, мне приходилось иметь с этим дело и получать указания, как действовать, к тому же я в это время уже командовал истребительным отрядом.
Раньше была страшная бедность, но к весне 1917 года у нас было полное артиллеристское снабжение, была тяжелая артиллерия – мой младший брат служил в тяжелой артиллерии. И таким образом мы рассчитывали, что с наступлением весенней погоды, когда военные действия смогут снова начаться, будет победа. К сожалению, расчет этот не оправдался, хотя некоторые, очень либерально настроенные люди из тех, с кем я имел дело – молодежь, офицеры – как будто были довольны, что будет республика. Но уже начиная с того времени, когда был издан Приказ номер Первый, который фактически отменял военную дисциплину и лишал нас возможности командовать без помехи со стороны всяких комиссаров, которые фактически не понимали сами военного дела и не могли знать, как это ужасно отразится на настроении солдатской массы, мы почувствовали, что ничего из этого не выйдет. У нас было глубокое разочарование, потому что резко изменилось отношение солдатской массы к командному составу, даже к самому младшему командному составу. Даже в таком небольшом соединении как авиационный отряд, где командир авиационного отряда имел, тем не мене права командира отдельной части, даже здесь стало почти невозможно проводить мероприятия, которые могли бы привести к победе. И мне здесь нечего рассказывать, это всем ясно и все знают, как, несмотря на громадную армию – ведь фактически 11 миллионов было под ружьем – фронт стал откатываться назад, и какая это была страшная катастрофа.
Вы помните, при каких условиях вы в первый раз услышали о том, что произошло в Петрограде, и какое впечатление весть об этих событиях произвела на вас лично и на ваших друзей?
Фактически в момент объявления об отречении Государя я находился не на фронте, а в командировке в Севастополе, где были получены новые истребительные отряды, и я был в Севастопольской школе. Офицерский состав Севастопольской школы, как и всех школ, был очень молодой, вряд ли кто-нибудь был там старше тридцати лет. Небольшое количество людей, которые, может быть, были социалистических убеждений, конечно, обрадовались тому, что будет республика, но думали, что с этим сознанием солдаты пойдут за свободную страну более охотно воевать. Через несколько дней после революции моя командировка окончилась, я поехал обратно на фронт во Второй истребительный отряд, и там мы убедились, что это полное крушение. Мы были все воодушевлены тем, что прежде всего нужно все-таки избавиться от немецкого нашествия на нашу родину, а затем уже строить новое. Будет ли это монархическая власть, будет ли она республиканская – мы считали, что прежде всего нужно победить, а потом уже устраивать свободную, неоккупированную страну так, как будет возможно. Были, конечно, надежды на то, что Учредительное собрание установит какой-то для всех приемлемый строй, но результаты всем известны.
