Какие же были политические убеждения вашего отца? Именно в связи с его собственной жизнью, с тем фактом что он был еврей, это определяло его отношение. Скажем, до революции, что он считал правильным, что неправильным, что надо бы изменить, и как изменить?
Когда я родился, о бедности уже не было разговора, но была еще очень скромная жизнь, и это, конечно, отразилось на всей жизни отца. Он никогда не был правым (по взглядам, прим. ред). Он всегда очень сочувствовал тем людям, которые хотят все изменить к лучшему, и он хорошо видел, чувствовал недостатки царского режима, хотя бы потому, что евреям очень тяжело жилось. Он был в очень хороших отношениях со всеми, он был обаятельный человек, его все любили, и поэтому даже люди власти – губернатор, генерал-губернатор, сильные мира сего – к нему всегда хорошо относились. Он у них бывал, и когда нужно было чего-нибудь добиться для кого-нибудь из евреев, страдающих от притеснений, отец без всяких церемоний ездил сейчас же к губернатору, добивался облегчения, или освобождения, и так дальше. И в этом отношении у него какое-то было противоречие. С одной стороны, губернатор для простого неграмотного еврея, который его принимает – это конечно, уважение, тем более, что весь кабинет у него был заполнен фотографиями сильных мира сего с надписями «дорогому Иосиф Абрамовичу» и так дальше. Сухомлинов, который потом сделался министром; Дрогомиров был его лучший приятель, так что, с одной стороны, у него уважение к этому недосягаемому миру было большое, но с другой стороны, когда он видел, как мучаются бедные евреи, это в нем, конечно, вызывало недовольство. Например, у нас в мастерской работало тогда больше ста человек, и больше половины было евреев, которые имели право жительства только в одной части Киева, довольно далеко от мастерской. И если какой-нибудь из мастеров пытался устроиться ближе к мастерской, он сейчас же полицией водворялся на свое место, и тут часто бывали всякие недоразумения, которые отец улаживал. Кроме того, в это время, в 1905 году в особенности мои старшие братья студенты, конечно, заразились в университете идеями очень левого революционного характера, и на отца это тоже влияло. Так что определить его личную политическую физиономию довольно было трудно. Тем более что, как человек неграмотный, он только интуитивно разбирался во всем, что происходило. Но, конечно, тенденция к либерализму у него всегда была, тем более сам он был человек очень либеральный.
А если бы он голосовал, какая партия ему больше подходила?
Конечно, за кадетов. В этом нет сомнения. Однажды арестовали одного из моих старших братьев, который жил уже был женат и жил в большом доме, который отец построил, будучи уже богатым человеком. Пришли ночью, сделали обыск и брата арестовали. Для отца это был такой удар, что ему казалось, будто он сам опозорен на весь век, и он поехал к начальнику жандармов, полковнику, с извинениями, с объяснениями, с просьбой освободить. И выслушал такую нотацию: как это вы могли допустить, и как это можно подумать, что у такого порядочного человека как вы, Иосиф Абрамович, такой мерзавец сын! У него нашли подпольную литературу, и он по адресу вашей фабрики получал из Парижа нелегальные революционные журналы, и так дальше. А вся деятельность брата заключалась в том, что он давал свою квартиру и свой адрес, а сам мало проявлял таких сильных действий…
А у вашего брата связь была с какой партией?
Социал-демократы. И все эти журналы, тексты Ленина, доставлялись по адресу фабрики как будто на анонимный адрес. И поскольку брат ходил на почту – у нас был ящик на почте – он все это клал в карман раньше, чем корреспонденцию приносили на фабрику. Он еще был тогда студентом, но это ему уже поручалось. А другой мой старший брат уговаривал отца, что никакого позора нет. Что позор – именно то, что происходит в правительстве, позор происходит в России, и люди, которые хотят это изменить, вовсе не позорные люди, не преступники. Отец очень подавался этим левым течениям.
А как же ваша жизнь протекала? Вы родились в Киеве, жили в доме с братом социал-демократом, с сестрами?
Я кончил коммерческое училище в 1909 году. Видите ли, коммерческие училища – в Киеве их было два – во всех крупных городах находились под ведомством министерства финансов, а не министерства народного просвещения, и поэтому пользовались совершенно другими льготами для евреев, чем гимназии и реальные училища. У нас в коммерческом училище норма для евреев была 50 %. И так как мальчиков-евреев было очень много, и им хотелось где-нибудь учиться, то если нельзя в гимназии, они шли в коммерческие училища, которые в смысле педагогическом были, может быть, даже лучше поставлены – министерство финансов было богатым, а главным образом был комитет купеческий, который заведовал хозяйством этих училищ чисто экономически. Они часто сами собирали большие средства на оборудование, скажем, физических кабинетов, на увеличение построек, садов, так что все коммерческие училища в этом отношении были в смысле педагогическом передовые.
В гимназиях, например, допустимая норма для евреев была всего 10 %. И это в нашем крае, где было много черты оседлости. Реальные училища допускали 5 %. А для того, чтобы попасть в университет, нужно было еврею обязательно иметь золотую медаль, потому что туда принимали тоже всего 10 %, тех, кто имел лучшие отметки, и тех, кто имел золотую медаль. Окончив гимназию без золотой медали, совершенно невозможно было думать, чтобы попасть в университет. А так как я хотел не в университет, а хотел в политехнический институт, то я должен был готовиться к конкурсу, где та же система: принимали 10 % евреев из всех поступающих, которых было обыкновенно около двухсот, а значит, для евреев было 20 мест. Но мне не только не пришлось дойти до конкурса, а вообще за 15 дней до конкурса было объявлено, что евреи не будут допускаться.
Такая система считалась для всех семейств совершенно нормальной. Мы не думали, что может быть иначе. То есть, конечно, мы знали, что за границей этого нет. Но мы не обвиняли никогда мысленно население и народ, а только власть имущих, правительство главным образом. А со стороны населения мы всегда встречали некоторое сочувствие. Они сами считали, что это несправедливо. Кроме чиновников и офицерства всегда было всюду сочувствие. И вот 1909 году, когда я кончил коммерческое училище и не смог попасть в политехнический институт, я поехал с согласия отца в Париж, где мой брат уже был на медицинском факультете. Я поступил на юридический факультет, потому что для моего отца это являлось абсолютной необходимостью – все сыновья должны были иметь высшее образование. Он так страдал от того, что сам не имел образования, что каждый сын должен был иметь какой-нибудь диплом. А какой диплом – ему было все равно. Я выбрал юридический факультет, потому что там меньше всего нужно было работать. Если не политехнический институт, то меня интересовала живопись, искусство, декоративное искусство. И я до конкурса – экзамены у нас были в июле месяце – занимался исключительно музеями, декоративным искусством, ходил у школу, в студии, а вспоминал об экзаменах в мае, когда все бросал и начинал готовиться.
В Париже вы не поступили в Политехнический инсти- тут – почему?
