Потом, когда большевики вошли в город, начались следующие переживания. Жена родила накануне их победы. Отец был болен. Мать умерла в предыдущем году. У отца был рак, он этого может быть и не знал, но во всяком случае он уже почти и не двигался, был очень слаб. А я жил не в том доме, где отец, а немножечко дальше в другом квартале. И вот ко мне приходят и рассказывают, что в 10 часов вечера к отцу явился офицер-большевик с двенадцатью матросами требовать ключи от магазина, и от фабрик, и от всех касс, и старший приказчик, который жил в том же доме, и старший мой брат пошли с ним. Офицер велел открыть мастерскую, открыть магазин – это было большое помещение, целый дом – и открывать кассу. Открывали кассу, он видел, что она наполнена, ее запирали и он забирал себе ключ. И так всё. Каждую кассу открывали, запирали и он забирал ключи. А потом, когда выходили, он велел запереть помещение и забрал ключи. Таким образом все ключи оказались у него. Он ничего не объяснил, сказал, чтобы пришли к нему в штаб на следующее утро в 10 часов утра. Его звали поручик Ремнев. На следующий день к нему пришел мой старший брат, а он довольно слабого характера был, с старшим нашим приказчиком вдвоем. А надо вам сказать, что штаб – это просто толпа людей, которая там болталась. Никакого штаба не было. Все солдаты ходили с пулеметными лентами, курили, дрались, приносили туда грабленые вещи, которые они тут же между собой делили, тут же рассказывали: того уже ликвидировали, а я там делал обыск, а я – там. Банда в буквальном смысле слова бандитов, которые хвастались своими подвигами над буржуями и над населением. В день, когда большевики вошли в Киев, они расстреляли три тысячи людей, мужчин. Они, во-первых, расстреляли всех, кого они предполагали белыми офицерами, а значит тех, кто защищали город. Но под видом белых офицеров они хватали почти всех мужчин, считая, что это переодетые офицеры. И эта цифра зарегистрированная. В тот день, когда они вошли, в течении дня были расстреляны три тысячи человек. Когда вы выходили на улицу, вы везде видели трупы, каждые десять пятнадцать шагов на улице лежали трупы. А мне в итоге утром говорят, что у отца забрали ключи от всего.
Отец – больной человек. Вообще отдать им все состояние! А у нас было очень большое дело, оно тогда считалось вторым ювелирным делом во всей России. Первый – Фаберже, второй – Маршак. Я прихожу к отцу, и он мне говорит, что старший брат был в штабе и они требуют полмиллиона рублей. Тогда это были огромнейшие деньги. Я говорю: так надо же выяснить, кому и что, а там посмотрим. Ну, брат пошел опять. На следующее утро отец говорит мне, что они не уступают. Я говорю: «Во-первых, у нас нет таких денег. Ты же знаешь, у нас дома никогда не было таких наличных денег. А во-вторых, если б были бы, так надо же выяснить, кому отдавать. Надо тянуть, по крайней мере». И я уговорил отца, что я пойду в штаб.
В это время в дома каждый час приходила какая-нибудь банда солдат, три- четыре человека, делать обыск. Искать оружие. У меня было много оружия. Они его, конечно, найти не могли, потому что оно было в погребе, замурованное, его никто не мог найти, хорошо спрятано. А оружие тогда нужно было иметь, и я вам расскажу почему. Как раз когда я был дома, стучат в дверь, заходят шесть человек – обыск. Я говорю: «Только что делали обыск». – «Да ты, ты, не разговаривай!» – «Слушайте, у меня жена только что родила, вы ее оставьте в покое, что вы». Отстранил меня рукой, входит. Я их раньше всего позвал в комнату жены и только открыл дверь: «Только вы туда не входите, потому что это больная женщина, она вчера родила». А она действительно вчера родила. «Вы можете ее заразить. Вот посмотрите, вот вам ребенок, это все не выдумки». Так этот старший говорит: «Жди, Ванька, постой, постой, постой. Правду говорит, видишь. Ну, а показывай – на «ты» – показывай, что у тебя есть». – «Ничего у меня нет. Ищите, вот вам все столы, вот ящики». И веду их гордо в свою комнату, где у меня большой письменный стол. «Вот мой письменный стол, вот если б у меня был револьвер, где б мне его прятать – вот тут. Вот смотрите!» – открываю ящик, а там полный ящик патронов! Я оружие спрятал, а патроны забыл. (смеется) Тут он поднял крик: «Ну, знаешь! Это мы пойдем в штаб выяснять». А в штаб выяснять – это значит вывести на улицу и за углом расстрелять. У них совершенно не было других возможностей. Я говорю: «Да! Только знаете, в штаб пойдем, пока мы там добьемся, я же знаю у вас там много дел, вы ж все заняты, мы раньше закусим». А с продовольствием тогда было очень трудно, а у меня, как у человека предусмотрительного, всегда был запас продовольствия и, на счастье, была бутылка коньяку. Я принес бутылку коньяку: «Вот, товарищи. Вы закусите, а потом пойдем вместе». Сели за стол, им понравилось это, что бутылку поставил. А на окне стояла минеральная вода. «А вот это что у тебя там, чего ты прячешь?» – «Это вода». – «Ну, ну рассказывай, вода! Какая ж это вода, когда в бутылках и с пробками! Давай сюда». Я им дал, это были «Ессентуки», знаете, вроде Сельтерской воды. Открыл, он – «Ишь, Ванька, ты посмотри, буржуйская вода какая!» И вот представьте себе, я их хорошо угостил, с ними сговорился, и они меня оставили в покое, и еще дали записку. Он уж был немножко выпивши и говорил: «Я сам студент, я в Сибири гнил, я тебе напишу записку, тебя никто не тронет». И написал «Обуск исделан. Нельзя трогать». И подарил мне свой револьвер. Таким образом, случайно совершенно, благодаря тому, что в доме было чем угостить, и потому что я не растерялся и не начал плакать, просить, я фактически себя спас.
В это время генерал Муравьев выпустил газету с объявлением, что будет обложение города и назначены будут комитеты и представители разных коммерческих деятелей, которые разложат сумму в 15 миллионов рублей на каждую корпорацию, которая это уже единолично на всех распределит. И он дает на это десять дней сроку. Ну, хорошо, значит, там нужно будет платить. Вечером я являюсь к Ремневу с тем же старшим приказчиком, потому что меня Ремнев никогда не видел. Он говорит: «А вы что?» Я говорю: «Я сын. Тот брат нездоров, он заболел, так что я вместо него пришел». – «Ну так что ж, когда вы мне принесете деньги?» – «У нас нету денег. В банках же деньги все. Вы же хотите такую сумму. Где нам взять?» – «Ну вы там сложитесь где-нибудь, говорит, соберите, а если немножко не хватит, так ничего».
Ну, раз он мне так говорит – «не хватит», так я уже понимаю, и отвечаю ему: «Да, сколько я смогу собрать, я вам принесу, но вы мне, конечно дадите расписку, что вы уже получили, чтобы нам потом не нужно было вносить обложение по приказу генерала Муравьева». – «Нет, говорит, это не нужно, это совершенно другое». – «Ну, как угодно, я посмотрю, что я смогу собрать, я к вам завтра приду». Прихожу на другой день и говорю, что ничего не смог собрать, знаете, прямо какие-то гроши, дома ничего нет. Он говорит: «Слушайте, вы со мной так не разговаривайте, потому что это плохо кончится. Вы видите, как мы здесь ведем порядки». – «Да, я знаю, но если вы меня уничтожите, ликвидируете, так ведь денег вам от этого не прибавится. Я ж стараюсь для вас, я понимаю, вам для армии нужны деньги, поэтому я стараюсь собрать. Я ж не могу сделать их, если у меня их нет». – «Ну так придите вечером. Скажете мне, сколько можете собрать».
А надо сказать, что тогда в сумерках и после сумерек выйти из дома было ужасно опасно. Я говорю: «Как же я ночью пойду!?» – «А где вы живете? Я за вами пришлю матросов». В восемь часов вечера приходят за мной два матроса, очень вежливые, ведут меня в штаб. А там опять такая толкотня, что невозможно даже пробиться. Но эти два матроса растолкали и прямо к нему меня ведут. А у него в кабинете то же самое делается, что и в других местах: тут пьют, там стоят, там кто-то сидит на полу, а он, значит, у стола стоит и говорит: «Ну что? Собрали?» Я говорю: «Собрал, но такие гроши, что мне даже неловко вам сказать». – «Сколько ж вы собрали?» – «20 тысяч». Он как стукнул по столу: «Вы что, смеетесь надо мной?!» – «Да нет, ради бога, вы подумайте, где мне их взять? Вот если вы возьмете чек, я могу дать, но вы же не хотите, вы хотите наличными» – «Да, только наличными!» – «Но ведь ни у кого нет наличных, все держат в банке, бояться, теперь же всюду грабежи какие, что вы хотите!» Ну, словом, я восемь дней к нему ходил утром и вечером, и сторговался за 25 тысяч.
