Простите, вы сказали, что с Гапоном?
Гапон ведь был предателем, был охранником, и когда партия социалистов-революционеров это выяснила, его судили заочно и приговорили к смертной казни. Дело было поручено вот этому самому инженеру Рутенбергу, который его и убил. Конечно, об этом никто не знал, поэтому его и не преследовали. Но он всегда занимался какой-нибудь общественной деятельностью, там, где было что-нибудь животрепещущее, он был один из главных руководителей. И когда я говорю о том, что целая комиссия от городской Думы с нами сносилась по поводу снабжения, по поводу распределения с одной стороны, и с другой стороны по поводу нужд, просьб того, что нужно, так, в сущности, всем этим руководил Рутенберг. Остальные так, это были только его помощники.
И как же долго вы пробыли в Одессе и работали там?
В Одессе мы пробыли… до начала апреля. Точно не помню, какого числа французы покинули Одессу. Мы уехали вместе с французскими войсками. Так что фактически были там четыре месяца. Это 1919 год, конечно.
Мы уехали с французскими войсками, было несколько пароходов, на которые погрузились все французские войска, которые были в Одессе, но пароходы были русские, черноморского торгового флота, на которые погрузили тех, кто получили право выезда. И было несколько французских транспортов. Мы попали на французский транспорт «Корковадо», это был пароход, забранный как военный приз у турков.
Можете себе представить, в каком виде был этот пароход. Очень большой пассажирский пароход, но там не было ни одной тарелки, ни одной вилки, ни одной простыни, ни одной перины. Это был совершенно голый скелет, движущийся по воде абсолютно без всяких удобств. И когда мы подошли к этому пароходу, чтобы подняться по сходням, там стоял французский матрос, который проверял документы. У нас, как я вам сказал, были пропуска французского военного штаба. И он нас сейчас же пропустил. Там были моя жена, мой дядя, няня, которая не имела пропуска, которая не собиралась уезжать, потому что у нее дочка осталась в Киеве. Но она ребенка нашего, которой было больше года, поднесла к трапу, чтобы помочь нам с вещами добраться, но ее на пароход не пускали. Тогда я показал матросу свою карточку военного штаба, он нас пропустил, и когда мы пришли на пароход, и нам указали место, которое нам предоставлено, няня наша его увидела и расплакалась: «Вы живого ребенка в этих условиях никуда не довезете, я отсюда не уйду, я с вами поеду». А у нее не было ни бумаг, ни вещей, ничего.
Условия, в которых мы там оказались, действительно были очень неприятные. Это было в самом трюме, там, где места для товаров. Нам дали нечто вроде каютки, кабинки крошечной, где стояли четыре железные койки, но на них ничего абсолютно не было: ни матраса, ни простыни. И наши места еще считались привилегированными, другие просто в трюме сидели на полу, где угодно. Няня это увидела. Причем еды никакой, ведь нас не предупредили. Я тогда решил, что смотаюсь обратно в город, если успею, и привезу, во-первых, няне ее вещи, паспорт ее где-нибудь разыщу, и что-нибудь куплю для пропитания. Я пошел к капитану, попросил у него разрешения. Он мне сказал: «Я даю два часа времени. Через два часа отчаливаем». Ну, я нашел извозчика, поехал обратно к сестре. Собрал в какую-то коробку нянины вещи, паспорта не нашел, еды почти не нашел. Купил где-то две-три колбасы, ящик апельсинов и коробку сухарей. Это все, что я достал. И успел вовремя вернуться.
Поездка была не очень удобная, потому что ехали мы в Константинополь, а пароход был очень плохого качества и шел очень медленно, четверо суток. К счастью, французские войска имели и свою кухню и свои интендантские склады. И так как они народ все-таки очень приятный, доброжелательный, и мне легко было с ними говорить по-французски, я с ними сошелся. Мы ели холодное, а няня наша была такая расторопная, веселая и дельная, что она для ребенка все умудрялась и греть, и доставать.
Вы покинули Россию в апреле 1919 года и благополучно доехали до Константинополя. А когда же вы в Париж приехали?
В Константинополе мы болтались целый месяц, раньше чем получили возможность ехать дальше. Это было очень сложно.
Вы тогда почувствовали, что этот выезд из России уже совершенно окончателен?
Раз французы покинули юг, то уже обратно, ясно, они не вернутся, значит, мы решили, что уже надо добираться дальше.
Много слухов ходило о том, какие причины были тому, что французы покинули Одессу. Помимо общих политических вопросов, связанных с окончанием войны, были слухи о том, что французы боялись за состояние своих солдат. И вот я хотел вас спросить, поскольку вы работали с французами, и у вас остались какие-то впечатления и теории по этому поводу.
Да, конечно, командование боялось того, что армия заразится немножечко коммунистическими идеями, и некоторые проявления, кажется, даже были в Одессе, и в Румынии. Там армия французская, в сущности, стояла без всякого действия. И конечно, она немножечко развратилась, проявились влияния несчастных людей, а с их точки зрения они, действительно, были несчастными. В конце концов, роль французов заключалась в том, чтобы воевать с какими-то несчастными частными людьми, оборванцами плохо вооруженными. Конечно, это на солдат французских армий не могло не действовать развращающе. Начальство это поняло, и вероятно, отчасти из-за этого, отчасти потому, что уже была команда сверху оставить Россию – спасти Россию уже, ясно, было нельзя. Одесса – это был последний кусочек земли, куда добрались большевики. Забрать обратно всю Россию трудно было бы. И вот, когда мы покинули Одессу, для нас уже было ясно, что это конец.
Константинополь, опять-таки, был страшно переполнен, больше, чем Одесса. Из Константинополя не удалось снестись с Парижем. Тогда не было еще частного сообщения, телеграмм не принимали на почте в Париже, еще не был мир подписан, но мне удалось через французский штаб, через военный телеграф дать знать о том, что мы в Константинополе, и что мы бы хотели уехать. Я оттелеграфировал своему брату, который жил в Париже – а он был доктором и был на фронте, он не ездил на войну в Россию, а был мобилизован во французской армии. Всю войну провел в действующей армии как хирург. Я ему оттелеграфировал, и пока мы ждали ответа, в Константинополе я вдруг на улице встречаю моего брата в военной офицерской форме французского врача. Можете себе представить удивление и радость – это после всех переживаний, после стольких лет отсутствия. Он пробыл в Константинополе всего один день, вы подумайте! Он не знал, что мы в Константинополе. А он ездил с французским санитарным проходом как хирург в Крым везти материалы и помогать добровольческой армии. Так что вечером мы расстались, он на свой пароход пошел и уехал дальше, а мы еще остались в Константинополе, но уже с ним вместе нам удалось снестись. И еще через пару недель мы получили визы и отправились на пароходе из Константинополя прямо в Париж. Мы приехали сюда 6 мая 1919 года, так и здесь и жили.
У меня вот какая к вам просьба: расскажите о тех людях, которых вы знали, с которыми встречались, которые сыграли определенную роль в русской истории, и более конкретно, в русской революции. Может, вы могли бы рассказать о них и нарисовать некоторый их портрет как политический, так и просто с человеческой точки зрения.
