Я, конечно, когда увидала такую аудиторию – а я всегда вижу всю публику – играла так, как, может, никогда не играла: с большим подъемом, волновалась страшно. И вот после третьего акта влетает ко мне Ермолова в слезах, влетает Садовская в слезах, входит Южин, потом Коровин, который вообще был человек очень экспансивный. Влетает, хватает меня за ногу, целует мне туфлю и кричит: «Шаляпин, Шаляпин в юбке, гений!». И за ними – взволнованный Незлобин, потому что у меня такое общество в уборной.
Потом, на другой день, я просыпаюсь довольно поздно, мне горничная говорит: «Барыня, звонил три раза Коровин и просил позвонить». «А номер телефона он оставил?». – «Нет». В книжке нет номера телефона. Я поняла, что запахло жареным, потому что мне много говорили, что меня будут приглашать на Императорскую сцену, а я не верила. Я звоню в театр к Южину, спрашиваю: «Александр Иванович, вы не знаете номера телефона Коровина?». Южин говорит:
– А зачем вам?
– Он звонил три раза, просил позвонить, я не знаю номера его телефона.
– Екатерина Николаевна, я вам скажу, только прошу вас, если Коровин к вам приедет, примите меня раньше, чем его. Я хочу с вами поговорить.
– Слушаюсь.
– Когда я могу приехать?
– Я через час буду готова, я еще в постели.
Потом звоню Коровину, он говорит:
– Я должен вас видеть. Немедленно.
– Немедленно нельзя.
– Почему же нельзя?
– Потому что я не одета. Потом у меня доктор… – ну, что-то наврала.
– Когда же можно?
– В два часа, скажем так.
– В два часа. Смотрите, мне необходимо.
Приезжает Южин и говорит:
– Екатерина Николаевна, после того, что я видел вчера, я считаю, что не имею права не известить Теляковского о том, что появилась такая молодая актриса, которая нам нужна. Одним словом, всякие милые слова. Я говорю:
– Очень вам благодарна, только не убивайте нас окладом, потому что у нас оклады скромные.
Дело все в том, что, когда мне было очень тяжело у Незлобина в Петербурге, я приехала в Москву, к сестре, в Малый театр. Там тогда Ленский был главный режиссер, гениальный актер и чудный человек, и он очень любил мою сестру. А я вообще никогда не умела устраиваться, идти извилистыми путями, поэтому просто решила в лоб пойти. Прихожу в уборную к ней вечером и говорю: «Вера, проведи меня к Александру Павловичу. Я приехала проситься, чтобы меня взяли в Малый театр». Вдруг вижу три пары глаз, в ужасе на меня устремленных – там актрисы гримировались. Обыкновенно так не делалось, все как-то тайком ходили договариваться. Сестра тоже так удивленно говорит: «Пойдем, я тебя проведу». Отвела меня к Александру Павловичу. Я говорю: «Александр Павлович, позвольте познакомиться, я приехала к вам с просьбой взять меня в Малый театр. Я вам не буду много рассказывать о себе, скажу только, что я играла, скажу вам мой оклад, который получала, скажу вам поездки, которые я делала. Оклад мой был 800 рублей в месяц. Но я пойду на любой оклад, на самый маленький, какой вы мне дадите. Мне очень тяжело в Петербурге, я гибну там как актриса, и я обожаю Малый театр, буду играть все, что вам угодно. Не думайте, что я такой альтруист, я просто знаю, что в конце концов вы увидите: я могу что-то делать в театре, и я займу место, которые я должна занимать. Но, во всяком случае, я сейчас ни на что не рассчитываю, дайте мне самый маленький оклад, какой существует».
Кажется, тогда существовал оклад 75 рублей в месяц.
– Это очень красивый жест, я вам очень благодарен, – говорит он.
– Я мечтаю работать под вашим режиссерством, – отвечаю я.
– К сожалению, у меня уже есть молодые актрисы. У меня есть Найденова, у меня есть Левшина, у меня есть Пашенная и у меня есть Гзовская.
– Извините, что я вас побеспокоила.
И я уехала. Это было в середине зимы. В эту уже зиму я приехала к Незлобину, играла «Анфису», потом «Обнаженную», и вот случилось это приглашение Южина, на которое я ответила «не тесните нас окладом».
– Александр Иванович, полтора года назад я приезжала к Александру Павловичу и просила взять меня на 75 рублей в месяц.
– И что же?
– Он мне отказал.
Он схватился за голову:
– Э-э-э…
– А сейчас я залезла в долги, я перевезла обстановку сюда, это все стоило денег. Стоили платья. Я в долгу как в шелку. Взять маленький оклад я не могу, я возьму самый большой, какой существует, если мне его дадут.
– Это ведь ужасно будет, вас начнут есть в театре.
– Это мне безразлично. Я думаю, что окончательно меня не съедят.
– Хорошо. Тогда я телефонирую Теляковскому. Значит, Коровин к вам приедет?
– Приедет.
Уехал Южин, проходит полчаса, является Коровин. Но Коровина вообще надо было знать, он все так делал – вихрь, а не человек.
– Вы готовы? Одевайтесь!
– Куда?
– В контору Императорских театров. Подписывать контракт.
– Подождите, так нельзя. Вы дайте мне хоть немножко сообразить, в чем дело.
– Нечего соображать, едем сию секунду, контракт готов, вас ждут в конторе, и больше ничего. Только имейте в виду, что внизу стоит автомобиль, полный журналистов. Закрывайтесь муфтой, чтобы они не видели, кто едет.
Одним словом, я выхожу на подъезд, стоит автомобиль, а за ним стоит автомобиль с закрытыми занавесками. Не знаю, как они все пронюхали. Там управляющей конторой Обухов. Тоже особенный тип, такой шармер светский, занимался гипнозом, у него великолепный голос. Он пел в салонах и считал, что он замечательный гипнотизер, оккультист. Обухов встречает:
– Здравствуйте! Пожалуйста, Екатерина Николаевна.
– Что такое? Пожалуйста, дайте мне опомниться, я ведь так не могу сразу.
– Вот контракт.
– Сколько?
– 6, 7 и 9 тысяч в год.
– Нет, это мне не подходит.
– Ну что вы, это же первый оклад!
А это тогда был большой оклад, во всяком случае для молодой актрисы. Пятьсот рублей в месяц выходило. Но я говорю:
– Нет, это мне совершенно не подходит, даже разговора не может быть.
– Да как же быть?
Коровин говорит:
– Что «как быть?»? Вы ничего не понимаете. Вы – бюрократы. Сейчас надо звонить Теляковскому.
– Хорошо, – говорит Обухов.
Коровин звонит к Теляковскому. Теляковского нет, он уехал куда-то. Коровин обливается холодным потом:
– Проклятые бюрократы! Он уехал, а Незлобин стоит у подъезда и перекупит, и будете знать, где раки зимуют.
– Вы подождите, вы не волнуйтесь, – говорю я.
