– Когда же он будет, черт его возьми? Говорит, что в 7 часов. Тогда, Обухов, мы просто сделаем так, мы Екатерину Николаевну не выпустим до 7 часов из конторы. Вот и все.
– Господа, как же не выпустите. Я так не могу, мало ли что мне может понадобиться.
– Домой-то уж вы ни в каком случае не поедете!
Ну, что вам сказать коротко? Меня выпустили под честным словом, что я домой не поеду. И я поехала к актрисе Парчинской, позвонила ей, сказала: «Слушайте, покормите меня обедом, пожалуйста, я из конторы, меня домой не пускают». И в 7 часов я приехала контору. Позвонила, конечно, домой. Моя мать была тогда. Я говорю: «Мама, ты не беспокойся, я в конторе и не могу приехать до 7 часов». – «Да что же ты там делаешь до 7 часов?». – «Ну, это я не могу тебе сказать. Одним словом, не беспокойся».
В 7 часов приезжаю в контору. Коровин берет телефон, звонит и кричит:
– Владимир Аркадьевич? Это Коровин у телефона. Владимир Аркадьевич, Рощина-Инсарова, актриса, которая, когда играет, всегда аншлаг.
– Что?
– Аншлаг! Ну, что вы, не понимаете слова аншлаг?
– Да вы выньте нос из трубки. И дайте я поговорю, – говорю я.
Беру трубку:
– Владимир Аркадьевич, Рощина у телефона.
– Очень рад слышать ваш голос.
– Мне предлагают контракт, такой оклад мне не подходит.
– Сколько вы хотите?
– Я хочу 9, 10 и 12. (Это был оклад, который Ермолова получала).
– Хорошо.
Думаю: «Ой, продешевила!» И продолжаю:
– Кроме того, у меня есть обязательства, у меня есть долги, которые я должна заплатить, поэтому мне нужна безвозвратная ссуда.
– Сколько?
– Пятнадцать тысяч.
– Хорошо.
Думаю – дура, надо было больше сказать!
– Подписывайте контракт.
– Видите, я не могу подписать сегодня контракт, потому что Незлобин об этом ничего не знает, я должна ему сказать, мне неудобно так подписать.
– Нет, вот видите, я вам иду навстречу, а вы мне не идете. Почему же вы не можете подписать сегодня?
– Я вам даю слово, что подпишу во вторник. (Это было, по-моему, воскресенье).
– Ну, хорошо, тогда дайте расписку, что вы подпишите контракт.
– Я вам даю слово, это для меня дороже всякой расписки. Во вторник я приеду и подпишу. До свидания.
– До свидания, целую ручку.
– Как же так, – говорит Обухов, – я ведь подготовил контракт.
– Во вторник. Можете подождать, не умрете.
Я уже разговариваю более развязным тоном, потому что вижу, что люди совсем с ума сошли. Я приехала во вторник и подписала контракт на три года. Причем поставила условие, что буду два года в Малом театре, а на третий год меня переведут в Александринку, потому что там вся моя жизнь сложилась. И с Незлобиным случился очень характерный разговор. Незлобин как-то официален со мной был, он мог бы быть милее, все-таки я подняла театр и отбила ему все убытки, и театр пошел. Незлобин говорит:
– Я слышал, вы были в конторе Императорских театров?
– Да.
– Подписали контракт?
– Нет.
– Екатерина Николаевна, может быть, вы могли бы со мной поговорить по этому поводу.
– Пожалуйста.
– Сколько вы бы желали получить?
– Я ничего не желаю, потому что я уже подписала контракт.
Я тогда получала тысячу рублей в месяц у Незлобина. Причем, что характерно: я приехала играть Анфису на 1200. Но когда кончился сезон, он мне сбавил двести рублей. Это только со мной может кто-нибудь устроить. Он говорил: «Мне бюджет не позволяет». Я думаю, ну, Бог ним.
– Девять, десять и двенадцать тысяч я получать буду.
– Ну, если я вам предложу 15 тысяч?
– Не пойду.
– Я вам предложу 25 тысяч!
– Не могу, я обязалась подписать контракт.
– Я вам предлагаю 35 тысяч! – Такой купеческий разговор.
– Я не могу, я дала слово.
– Сорок пять тысяч вас устраивает?
– Очень. Но я, к сожалению, не могу.
Все-таки у меня дрогнуло сердце. Все-таки 45 тысяч на полу не валяются. Конечно, когда я приехала в контору и спросила Теляковского, нельзя ли на год отложить, меня подняли на смех. Ну, хорошо.
А все это происходило весной, и тут я думаю: какая я дура, почему с сентября месяца контракт! Я же и летом могу получать жалование. Все-таки 750 рублей на полу не валяются. Думаю: нет, я переделаю. Приезжаю в контору, там Южин и Обухов, контракт готов. Обухов сидит в углу, верхом на стуле, поздоровался со мной официально, я ничего не поняла, и сел как-то опять. Смотрит. Южин говорит:
– Вот контракт.
– Александр Иванович, я вот о чем с вами хотела поговорить. Я не хочу с сентября контракт, я хочу с мая.
– Ну, Екатерина Николаевна, текст же готов, заготовлено все. Это же все надо переписывать.
– Ну что ж, у вас в конторе сидит много народу, пускай перепишут. С какой стати я буду терять три месяца?
– Ну да. Но ведь через три-то года это ведь кончится тоже в мае.
– Я надеюсь, что вы меня все-таки не выгоните через три года, продолжите контракт.
– Это ужасно. Как это вы не сказали? Не знаю, что делать.
А Обухов все сидит так, облокотившись. Пошел в контору, прошло 15 минут, приносит мне новый текст – с мая месяца, все как следует. Южин подписал, я подписала. Обухов подходит Южину и говорит:
– Александр Иванович, это история театра пишется! Поцелуемся.
Южин ему довольно холодно отвечает:
– С удовольствием.
Поцеловались, потом говорит:
– Но я вас, Сергей Трофимович, попрошу больше в моем присутствии гипнозом не заниматься.
– А в чем дело? – спрашиваю я.
– Да вот, пожалуйста. Он решил, что он вас так загипнотизирует, что – «вы увидите, она приедет и сбавит». А вы нам тут же три месяца набавили.
Так вы начали играть на сцене Императорских театров с 1 сентября, с начала сезона?
А перед этим получала три месяца жалование, ни за что, ни про что.
Видите, какие курьезы я вам рассказываю. Понимаете, актриса Ермолова для меня кумир, и Федотова для меня кумир, но ни одной из них не проходилось так заключать контрактные операции. Они бились, добивались. Ермолова же сколько времени играла такие неподходяще роли. Такая гениальная актриса! Так что все это не потому, что я была такая замечательная. Просто такой случай.
