– Нет, в Нью-Хейвене.
– А! – секретарь взглянул на озадаченного майора, который с бессмысленным выражением лица напряженно прислушивался к разговору, и как бы вскользь заметил – Если солдаты хотят промочить горло, здесь есть водка.
Майор вскочил, налил солдатам по стакану, и те приняли их с благодарностью.
Допрос продолжался.
– Сколько вы прожили в Нью-Хейвене?
– До четырнадцати лет. А два года назад вернулся туда, чтобы поступить в Йельский университет.
– На какой улице вы жили?
– На Паркер-стрит.
Майор, в глазах которого забрезжила смутная догадка, вопросительно взглянул на секретаря. Секретарь кивнул, и майор опять налил солдатам водки. – Номер дома? – Номера не было.
Юноша выпрямился и устремил на секретаря жалобный взгляд, который, казалось, говорил: «К чему терзать меня всей этой ерундой? Я и так уже достаточно несчастен!»
Секретарь продолжал, как будто ничего не замечая:
– Опишите дом.
– Кирпичный… два этажа.
– Выходит прямо на тротуар?
– Нет, перед домом палисадник.
– Ограда железная?
– Деревянная.
Майор еще раз налил водки, на сей раз не дожидаясь указаний, налил до самых краев. Лицо его просветлело и оживилось.
– Что вы видите, когда входите в дом?
– Узенькую прихожую. В конце – дверь. Справа еще одна дверь.
– Что еще?
– Вешалка для шляп.
– Комната направо?
– Гостиная.
– Есть ковер?
– Да.
– Какой?
– Старинный уилтоновский.
– С рисунком?
– Да. Соколиная охота на лошадях.
Майор покосился на часы.
Оставалось всего шесть минут! Он сделал «налево кругом», повернулся к кувшину с водкой и, наполняя стаканы, бросил вопросительный взгляд сперва на секретаря, потом на часы.
Секретарь кивнул. Майор на мгновение загородил часы своим телом и перевел стрелки на полчаса назад. Затем снова поднес солдатам – двойную порцию.
– Комната за прихожей и вешалкой?
– Столовая.
– Есть печка?
– Камин.
– Дом принадлежал вашим родителям?
– Да.
– Принадлежит им и сейчас?
– Нет, продан накануне переезда в Бриджпорт.
Секретарь помолчал и затем спросил:
– У вас было какое-нибудь прозвище в детстве?
Бледные щеки юноши медленно окрасились румянцем, и он потупил взгляд. Минуты две он, казалось, боролся с собой, потом жалобно проговорил:
– Ребята дразнили меня «мисс Нэнси».
Секретарь задумался, потом изобрел следующий вопрос:
– В столовой были какие-нибудь украшения?
– Да… Э-э… Нет.
– Нет? Никаких украшений?
– Никаких.
– А, чтоб вас! Вам не кажется, что это странно? Подумайте!
Юноша добросовестно задумался; секретарь, волнуясь, ждал.
Наконец бедняга поднял на него унылый взор и отрицательно покачал головой.
– Думайте!.. Думайте же! – вскричал майор в неописуемом волнении и вновь наполнил стаканы.
– Как же так, – сказал секретарь, – даже картины не было?
– О, разумеется! Но ведь вы сказали «украшение».
– Уф! А что говорил ваш отец об этой картине?
Вновь лицо юноши залил румянец. Он молчал.
– Говорите же, – сказал секретарь.
– Говорите! – вскричал майор и дрожащей рукой пролил больше водки на пол, чем налил в стаканы.
– Я… я не могу повторить его слова, – запинаясь, произнес юноша.
– Скорее! Скорее! – воскликнул секретарь.
– Ну же… не теряйте времени! Родина и свобода – или Сибирь и смерть, вот что зависит от вашего ответа!
– О, сжальтесь! Ведь он священник, и…
– Пустое! Выкладывайте поскорей, не то…
– Он говорил, что такой распродьявольской мазни и в страшном сне не увидишь.
– Спасен! – вскричал секретарь, хватая свой гвоздик и паспортный бланк. – Я удостоверяю вашу личность. Я жил в этом доме и сам написал эту картину!
– Ты спасен, мой бедный мальчик! Приди же в мои объятия! – воскликнул майор. – И будем до конца своих дней благодарны богу за то, что он создал этого художника, если только это дело Его рук!
Невероятное открытие доктора Лёба
«Эксперты в области биологии, по всей вероятности, примут с известной долей скептицизма сообщение д-ра Жака Лёба из Калифорнийского университета о создании живого вещества химическим путем… Д-р Лёб очень способный и искусный экспериментатор, но общее мнение экспертов-биологов склоняется к тому, что он скорее человек с живой фантазией, нежели серьезный естествоиспытатель.
(«Нью-Йорк Таймс», 2 марта)
Хотел бы я снова вернуться к моей молодости, о которой все это мне напоминает. Хоть я кажусь сейчас старым-престарым, но когда-то и я был молод. Прекрасно помню – словно прошло всего каких-нибудь тридцать или сорок лет, – сколь незыблемым представлялось мне тогда это парализующее всякую мысль общее мнение экспертов-белоручек об экспертах иного склада – о тех, кто терпеливо и не жалея сил пробивает себе путь к тайникам природы и сообщает миру о своих ценных открытиях. Общее Мнение Экспертов было для меня в те времена решающим.
Теперь, однако, дело обстоит иначе, совсем иначе. Ибо с годами я убедился, что эксперты обычно оценивают новое, следуя не велениям разума, а велениям чувств. Вы и сами знаете, что я прав. А разве эти господа руководствуются добрыми чувствами? Вы же знаете, что нет. Они всё подвергают оценке лишь в свете своих предубеждений – кто станет это отрицать?
И результаты получаются любопытные! Настолько любопытные, что диву даешься, как это их лавочка все еще держится! Можете ли вы назвать хоть один случай, когда Общее Мнение Экспертов победило? Загляните в прошлое, и вы обнаружите с пользой для себя один неписаный афоризм, сохранивший свое значение и поныне: «Что бы Общее Мнение Экспертов ни „зарезало“ (разговорное, в смысле «забаллотировало»), делай ставку на это и не бойся проиграть!»
Давным-давно, еще в древней Греции, была изобретена примитивная паровая машина – и эксперты подняли ее на смех. Двести пятьдесят лет тому назад появился паровой двигатель маркиза Вустера – и эксперты подняли его на смех. Пароход Фултона начала прошлого века – его подняли на смех эксперты Франции, включая самого Наполеона. А Пристли с его кислородом? Общее мнение экспертов издевалось над ним, глумилось, забросало его камнями, подвергло остракизму. Но пока эксперты устанавливали при помощи подсчетов и прочего, что пароход не может переплыть Атлантический океан, пароход взял да переплыл. Все медицинские эксперты Англии потешались над Дженнером и его противооспенными прививками. Все медицинские эксперты Франции потешались над стетоскопом. Все медицинские эксперты Германии потешались над молодым врачом (как его звали? Это имя теперь всеми забыто – всеми, кроме врачей, почтительно хранящих о нем память), который открыл и ликвидировал причину страшной болезни – родильной горячки; над ним потешались, его оскорбляли, преследовали, довели до отчаяния и убили. Электрический телеграф, телеграфный кабель через Атлантический океан, телефон – все это «игрушки», забавы, не имеющие никакой практической ценности, – таков был приговор экспертов. Геология, палеонтология, эволюция – долой их! – изрекли эксперты-богословы, включая всех служителей христианской церкви, которым помогал граф Аргайлский и подпевали (на первых порах) ученые других специальностей. А вспомните Пастера и почетный список его великих дел на пользу человечества! Разъяренные эксперты по вопросам медицины и химии долгое время предавали анафеме каждое новое открытие Пастера, ни разу, впрочем, не познакомившись с его работами, как Пастер ни умолял их хоть мельком взглянуть на то, что он делает, прежде чем предать его вечному огню. Своими преследованиями и клеветой они укоротили жизнь Пастера и тем самым лишили человечество дальнейших неоценимых услуг великого ученого, который в определенной области и в определенных границах – принес людям больше пользы, чем кто-либо другой. Потребовалось десять тысяч лет, чтобы появился такой ученый, и, пожалуй, господам экспертам потребуется еще десять тысяч лет, чтобы создать и погубить нового Пастера. Священники давно славятся тем, что упрямо, с бычьей тупостью ненавидят все новое, но им, конечно, далеко до врачей! Да, пожалуй, и до некоторых других экспертов-белоручек, которые создают Общее Мнение и губят все новое, лишь только оно выходит из рук исследователей, тружеников, вдохновенных мечтателей, Пастеров, мечущих бисер перед экспертами.
