В 1861 году украинофилы обратились к киевскому митрополиту Арсению (Федору Москвину) с просьбой распространить шесть тысяч экземпляров букваря Шевченко. Пастырь запросил начальство. Ответило ему Главное управление цензуры – советом не передавать этот подарок в школы ввиду того, что издания “на малороссийском языке” могут привести к “возникновению… того разделения между родственными племенами… которое было бы даже опасно для целости государства”. Тем не менее в глазах цензоров сам украинофильский проект выглядел пустым мечтанием: они резюмировали, что он завянет сам по себе, если его не трогать. Никаких новых ограничений или преследований не требовалось. Следовало только не поддержать украинофилов по недосмотру. Толчок к перемене правительственного курса, которая вскоре породит Валуевский циркуляр, дало анонимное письмо в Третье отделение, полученное в марте 1863 года – в разгар Январского восстания. Авторство принадлежит, видимо, группе духовных лиц из числа малороссов. Безымянные авторы призывали не допустить выхода в свет украинского перевода Евангелия, изучаемого в то время в Петербурге Святейшим Синодом.
Письмо переслали в обратном направлении – киевскому генерал-губернатору Николаю Анненкову. Анненков вполне разделял опасения анонимных клириков, он был обеспокоен тем, что перевод поднимет статус украинского из наречия до независимого языка, что будет иметь политические последствия. Анненков писал: “До сих пор в литературе идет спор о том, составляет ли малороссийское наречие только особенность русского языка или это язык самостоятельный. Добившись же перевода на малороссийское наречие Священного Писания, сторонники малороссийской партии достигнут, так сказать, признания самостоятельности малороссийского языка и тогда, конечно, на этом не остановятся и, опираясь на отдельность языка, станут заявлять притязания на автономию Малороссии”6.
Мнение Анненкова доложили императору. Александр II приказал начальнику Третьего отделения привлечь к рассмотрению этой дилеммы и других сановников. Это значило, что царь принял соображения киевского генерал-губернатора всерьез и его предложения заслуживали внимания. Дело передали Валуеву, тот отнесся в Святейший Синод. Он еще не знал, как поступить. Но за несколько месяцев министр из человека, вынужденно исполнявшего приказы царя, понемногу превратился в убежденного сторонника запретительных мер. Валуев ответил в Третье отделение, что он разделяет мнение Анненкова о запрете печатания Нового Завета на украинском языке. Сделав выбор, Валуев в нем больше не сомневался. 18 июля 1863 года вышел циркуляр Валуева, в котором была сформулирована новая политика.
В правительстве 1860-х годов Валуев слыл либералом – осторожным реформатором, который желал укрепить самодержавие путем создания примитивной системы народного представительства, созываемого по особым случаям. Действия Валуева в истории с изданиями на украинском языке были отчасти вынужденными – в ответ на кампанию в прессе, организованную тем же киевским генерал-губернатором Николаем Анненковым, предложившим жесткие меры против украинофилов. Центральной фигурой этой кампании стал Михаил Катков – журналист и интеллектуал, близкий к консервативным лидерам славянофильского направления. Катков поначалу смотрел на молодое украинское движение довольно снисходительно, будучи уверен, что оно обречено на провал. Но когда разразилось Январское восстание в Польше, Катков радикально изменил свое мнение.
21 июня 1863 года, за месяц до появления Валуевского циркуляра, Катков высказался за запрет публикаций на украинском языке в статье под хлестким заголовком “Совпадение интересов украйнофилов с польскими интересами”. В полном согласии со сторонниками общерусского православия вроде Иосифа Семашко Катков обвинил украинофилов в том, что те являются орудием интриги не только польской, но также иезуитской. Таким образом, он превратил вопрос об украинских изданиях не просто в политический, но и ввел его в разряд противозаконных, предвосхитив обвинение украинофилов в работе на польских мятежников, высказанное впоследствии Валуевым. В долгосрочной перспективе важнее оказался заложенный Катковым идейный фундамент аргументации против украинского культурного и политического движения. Катков утверждал: “Украина никогда не имела особой истории, никогда не была особым государством, украинский народ есть чистый русский народ, коренной русский народ, существенная часть русского народа, без которой он не может оставаться тем, что он есть”7. Признавая культурные и языковые различия между двумя ветвями русской народности, Катков видит в них лишь местные особенности. Общерусская нация должна была развиваться и доминировать, а укрепление местных языков необходимо было остановить.
Сравнивая Россию с Францией, Италией, Германией и Англией, Катков приходит к выводу, что различия между русскими наречиями менее значительны, чем у западноевропейских наций.
По всей Русской земле путешественник без труда поймет русскую речь.
Единство общерусской нации, по убеждению Каткова, покоилось на единстве литературного языка. Идею Костомарова о делении русского народа на две половины Катков беспощадно критикует:
Возмутительный и нелепый софизм! Как будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка!8
Катков не церемонится с украинофилами:
Из ничего вдруг появились герои и полубоги, предметы поклонения, великие символы новосочиняемой народности. Явились новые Кириллы и Мефодии с удивительнейшими азбуками, и на Божий свет был пущен пуф какого-то небывалого малороссийского языка9.
Доводы Каткова, высказанные в ходе кампании по запрету изданий на украинском языке, будут служить имперскому центру орудием против украинского национализма и в начале XX века. Он стал первым интеллектуалом, открыто связавшим воедино язык, этническое происхождение, национальное единство и стратегические приоритеты России. Катков воспроизводил обвинение Устрялова, автора общерусского исторического нарратива 1830-1840-х годов, против Польши, чье влияние разобщило восточных славян. В то же время он придал больший вес аргументам языковым и этническим. Его целью было не подчеркнуть различия между велико- и малороссами, как сделал Михаил Погодин во время спора 1850-х годов с Михаилом Максимовичем об этнической идентичности Киева, а напротив – обосновать их языковое, этническое и культурное тождество ради укрепления российской государственности.
Цензоры, а также участники политических и культурных дебатов в прессе вроде Каткова, выступая против публикаций на украинском, принимали во внимание европейский контекст. Они указывали на то, что власти Германии, Италии, Франции и Великобритании имели дело с той же проблемой негосударственных языков и диалектов на своей территории. Яркими примерами могут служить окситанский язык во Франции, гэльские языки в Ирландии и Шотландии. Однако такая параллель лишь проливает свет на разницу в подходах российского и западноевропейских правительств. Англичане и французы не сдерживали развитие языков-конкурентов ограничительными мерами, а уповали на школьную систему, через которую внедрялось применение государственного языка. Российские власти же предпочли запреты, совершенно проигнорировав какие-либо позитивные пути, которые потребовали бы вложения значительных средств, как, например, создание сети русскоязычных начальных школ по всей империи. Власти будут и дальше придерживаться этой недорогой, но односторонней политики, которая приведет к проигрышу в битве на языковом поле, тогда как Франция, Германия и Англия одержали там победу.
