Я глубоко убежден, что – наряду с общерусской культурой и общерусским языком – культура малорусская или украинская есть культура местная, или областная. Это положение “малорусской” культуры и “малорусского” языка определилось всем ходом исторического развития России и может быть изменено только с полным разрушением исторически сложившегося уклада не только русской государственности, но и русской общественности8.
Далее он определил угрозу более точно:
Разногласие это таит под собой огромную культурную проблему, чреватую – если интеллигентская “украинская” мысль ударит в народную почву и зажжет ее своим “украинством” – величайшим и неслыханным расколом в русской нации, который явится, по моему глубочайшему убеждению, подлинным государственным и народным бедствием9.
Хотя Струве и предостерегал от такого сценария, он не считал его вероятным. Структуру имперской культуры он представлял двухуровневой: верхний уровень должен был обслуживаться общерусским языком и культурой, нижний – местными культурами, в том числе малорусской. Для украинской и белорусской культур Струве видел два возможных варианта: они могли остаться локальными либо развиваться в высокие культуры. Но сам Струве считал первый вариант более реалистичным. Он утверждал, что украинская и белорусская высокие культуры еще не получили необходимого развития, но все же на украинском и белорусском языках можно было бы вести обучение в начальной школе, а затем ученики могли бы приобщиться к высокой культуре и высшему образованию через русский язык.
Для украинских активистов это был возврат в прошлое – к первому десятилетию после принятия Эмского указа. Тогда Михаил Драгоманов рассматривал роль украинского языка в системе народного просвещения как вспомогательную по отношению к русскому – и Струве с радостью представил некоторые из своих аргументов как выводы из идей Драгоманова об общерусском языке и общерусской культуре. Но те времена, когда украинские активисты соглашались на подчиненное положение своего языка и культуры, прошли. Эмский указ утратил силу, и позиция Струве начала мешать тем лидерам кадетской партии, которые рассчитывали на поддержку украинофилов. Поэтому они официально заявили, что не приемлют концепцию общерусской культуры, представленную Струве, и она – лишь его частное мнение.
Официальную позицию кадетов по украинскому вопросу выразил не кто иной, как глава партии, видный историк Павел Милюков. В 1912 году, готовясь к выборам в IV Думу, он посетил Киев и встретился с украинскими активистами, в том числе с Грушевским, чтобы обсудить возможный предвыборный союз. В 1912 году Милюков предложил украинским лидерам принцип культурной автономии: право граждан всех национальностей развивать свою культуру и использовать свой язык в отношениях с государством. Это означало, что кадеты поддерживают введение украинского языка в образовательную и судебную системы. Грушевский заверил Милюкова, что украинское движение не преследует сепаратистских целей: “Мы не руководствуемся стремлениями агрессивного национализма, не думаем, что украинская народность займет государствующее положение”10. Однако он ни на шаг не отступил в вопросе территориальной автономии и федерализма, определив конечную цель украинских активистов как “желательность переустройства всего на федеративных началах”11. Как он сказал Милюкову, это был вопрос далекого будущего.
Культурная автономия была промежуточной целью Грушевского и его сторонников, но одновременно она оказалась предельной уступкой, на которую был готов пойти Милюков, чтобы ответить на надежды украинцев. Она стала платформой, на которой Милюкову и Грушевскому предстояло совместно работать накануне Первой мировой войны. Символом их сотрудничества стала речь Милюкова в Думе в феврале 1914 года: лидер кадетов выступил против решения правительства запретить в Киеве празднование столетия со дня рождения Тараса Шевченко.
До Первой мировой войны главными политическими конкурентами кадетов Милюкова и украинских активистов были российские монархисты и националисты, которые преобладали в III и IV Думах. В западных губерниях русские националисты изначально выступали против угрожавшей режиму польской шляхты. К началу XX века политическая и культурная русификация западных окраин шла полным ходом, но истинными хозяином края оставалась шляхта. Влияние местного нобилитета стало очевидным на выборах в I Думу, когда им удалось избрать значительно больше депутатов, чем можно было предположить, если учитывать только их голоса. Кандидаты русских националистов в результате совместного голосования шляхты и либералов потерпели поражение.
Именно желание помешать польскому дворянству использовать новую избирательную систему в своих интересах на выборах во II Думу побудило русских националистов начать свою избирательную кампанию. Трудность заключалась не только в традиционно высоком уровне политической мобилизации местной польской элиты (некоторые приехали голосовать даже из Парижа), но и в том, что избирательный закон давал крупным землевладельцам привилегии. Мелкие землевладельцы, в основном украинские крестьяне, могли противостоять им, только объединив свои голоса. Чтобы одолеть шляхту, русским националистам пришлось идти к крестьянам – и организовывать их. Вскоре им удалось найти базу и платформу для такого объединения в Русской православной церкви, которая постоянно боролась со своей католической соперницей, а также во множестве националистических организаций, созданных в регионе при поддержке церкви и правительства.
Самой массовой русской националистической организацией, возникшей в период революции 1905 года, был Союз русского народа, образованный вскоре после публикации Манифеста 17 октября. Первый митинг, организованный союзом в Санкт-Петербурге, собрал около 20 тысяч человек. В декабре 1905 года Николай II принял делегацию руководителей союза и одобрил его деятельность. Заручившись поддержкой властей, союз сыграл ключевую роль в мобилизации сил для поддержки монархии под знаменем современного национализма. Его устав гласил: “Благо Родины – в незыблемом сохранении Православия, русского неограниченного Самодержавия и Народности”12. Возрожденная формула графа Уварова теперь вдохновляла не только имперских бюрократов, но и обычных подданных.
В союзе состояли отнюдь не только великороссы. “Союз не делает различия между великороссами, белороссами и малороссами”13, – находим в уставе. По сути, западные губернии, и особенно Украина, стали основным плацдармом союза. Центром его крупнейшего отделения, волынского, была Почаевская лавра. Согласно отчету за 1907 год, Союз русского народа открыл на Волыни свыше тысячи отделов, насчитывавших более юо тысяч членов. Если верить докладу волынского губернатора, только на доверенную ему территорию приходилась четверть членов всего союза. Не отставали и другие губернии Правобережной Украины, особенно Киевская.
Столь поразительное число членов союза в западных губерниях объяснялось тем, что здесь (на Волыни в том числе) организацией некоторых отделов занимались священники; они же их возглавляли и зачисляли в союз своих прихожан. В полицейском рапорте о его деятельности говорилось, что в Волынской губернии устроены “подотделы Почаевско-Лаврского Союза Русского Народа, членами коих состоят местные православные прихожане, в селах преимущественно люди малограмотные и даже совсем неграмотные, которые сами по себе никакой инициативы не проявляют, председатели же подотделов союза, в большинстве избираемые из приходских священников, собеседованиями с крестьянами и проповедями в церквах внушают населению патриотические чувства к укреплению русских начал”14.
