Преданность церкви превратилась в преданность империи: украинские крестьяне приняли общерусскую идентичность – в этом была одна из причин успеха союза в регионе. Была и другая: росли социальные и экономические требования и ожидания крестьянства. Средний надел земли в Подолии составлял всего 3,6 га, а в южных губерниях – 16,2 га. Земельный голод вынуждал крестьян покидать родные края в поисках земли в восточных частях империи. Но те, кто остался, были готовы активно защищать свои экономические интересы, и Союз русского народа дал им рабочую модель для этой деятельности.
Главными виновниками крестьянских бед православные священники и пропагандисты союза называли польскую шляхту и перекупщиков-евреев, которым крестьяне продавали товар. В одном из секретных документов губернаторской канцелярии об активистах союза говорилось:
Сея среди крестьян вражду ко всем инородцам и помещикам, лица эти внушали крестьянам необходимость записываться в Союз, который один в состоянии осуществить мечты крестьян наделить их отнятыми от помещиков принудительно землями, освободить их от всякой зависимости перед правительством и т. д.15.
Крестьяне явно воспринимали отделы союза как учреждения, представляющие их интересы. Порой они даже отказывались выполнять приказы правительственных чиновников, заявляя, что последуют только указаниям предводителей союза. Превращение организации в орудие аграрной революции обеспокоило власти. Их уже не столько интересовала националистическая мобилизация масс в поддержку монархии, сколько заботили порядок и стабильность на приграничных территориях. Высшие полицейские чины разрешили при необходимости закрывать в губерниях отделы союза.
Символическое объединение монархии и крестьян, скрепленное ксенофобией, антисемитизмом и русским национализмом, дало трещину. Камнем преткновения стал земельный вопрос. Лидеры русских националистических организаций, зачастую сами крупные землевладельцы, хотели, чтобы власти выкупили землю у помещиков и распределили ее среди крестьян – но государственных средств для этого не хватало. Русский национальный проект начинал увязать в аграрном вопросе, точно в трясине. В стране, преимущественно крестьянской, это было серьезным препятствием для тех, кто стремился превратить патриархальную верность царю в национальное чувство. Владимир Ленин, лидер большевиков, самого радикального крыла российских социал-демократов, спустя годы видел в деятельности, как он их общо называл, “черносотенцев” лишь один положительный момент: “… Черносотенцы поднимали и вызывали к политической жизни обширные, наиболее отсталые слои крестьянства, которые сегодня шли против большевиков, а завтра требовали всей земли от помещиков”16.
Для русских националистов из западных губерний список врагов и соперников не ограничивался поляками и евреями: в него входили и деятели украинского движения, окрепшего после революции 1905 года. В 1907 году те, кто выступал против признания украинского языка отдельным от русского, перешли в наступление. Филологи Тимофей Флоринский и Антон Будилович доказывали, что украинский – это не что иное, как ветвь общерусского языка. Борьба обострилась в 1911 году, когда в Киеве убили премьер-министра Петра Столыпина и приближались выборы в IV Думу. В том же году Петр Струве начал свою полемику по украинскому вопросу, и центральные фигуры кадетской партии отметили растущую популярность украинских партий и лозунгов у городской интеллигенции украинских губерний.
В ноябре 1911 года крупнейший в империи Киевский клуб русских националистов устроил обсуждение ряда работ, посвященных значению малороссийского фольклора, традиций и патриотизма в мировоззрении и идеологии русского национализма. Это был опасный вопрос, если учесть, что истоки русского националистического движения на Украине были откликом на начало украинского движения в 1840-х годах. Дебаты показали, что русские националисты в Киеве не были готовы отказаться от притязаний на местные политические, культурные и даже языковые традиции. Анатолий Савенко, один из лидеров клуба, признался в любви к Украине как основе его малороссийской идентичности. Он писал: “Я – малоросс, и ничто малоросское мне не чуждо. Я горячо люблю мою родину – Украйну и по существу являюсь украйнофилом в старом смысле слова. Мне дороги природа Украйны, ее история, язык, бытовые особенности…”17
Русские националисты в Киеве заявляли о своей глубокой любви к Украине – но что они думали о предводителях украинского движения? Их они называли “сепаратистами” и все чаще “мазепинцами” – по имени казачьего гетмана Ивана Мазепы, который в 1708 году возглавил восстание против Петра I и присоединился к наступающим армиям шведского короля Карла XII. В 1909 году империя пышно отметила 200-летие со дня победы Петра I под Полтавой: эти памятные даты привлекли внимание общественности к фигуре Мазепы и сепаратизму XVIII века. В действительности большинство украинских политических лидеров эпохи до Первой мировой войны не видели своей целью национальную независимость, а стремились к автономии Украины в составе Российской империи. Но идеологи русских националистов смотрели в будущее. “Мазепинцы хорошо знают, что раз во всеобщее сознание войдет представление о малороссах как совершенно самостоятельном народе, то все остальное доделает неизбежная историческая эволюция”18, – писал Савенко. По его словам, результатом мог стать раскол внутри русского народа и братоубийственная война, губительная для империи.
Изображая украинское движение как серьезную угрозу единству русской нации и русского государства, предводители русского национализма указывали и на его слабые стороны: его приверженцами были студенты и интеллигенция, а среди народных масс, особенно крестьян, оно почти не имело поддержки. После 1905 года активисты украинской национальной идеи устремились в сельскую местность: открывали общества “Просвiта” по образцу тех, что действовали в Галиции, вели социалистическую пропаганду среди крестьян и выпускали газеты для крестьян на украинском языке. Но в 1907 году, с завершением активной фазы революции, власти жестко ограничили украинское влияние в деревнях, а в глубинку пришел русский национализм, достигнув популярности, о которой нерусские партии могли только мечтать.
Русская революция 1905 года внушила надежды нерусским активистам, большая часть которых считала, что социальное и национальное освобождение их народов тесно связаны. В случае Украины и Белоруссии радикальные социальные требования и национальные устремления шли рука об руку: почти все молодые деятели обоих движений разделяли социалистические взгляды. Их противники использовали этот факт, чтобы дискредитировать их в глазах властей и закрыть первую газету, выходившую на белорусском языке. Революция позволила украинцам организовать свою деятельность в Думе, мобилизовать своих сторонников на парламентских выборах, поднять знамя автономии и федерализма, наладить выпуск журналов и газет и распространить свои идеи среди интеллигенции западных губерний империи.
Но и активисты украинского и особенно белорусского национального движения не встретили понимания и поддержки от основных русских политических партий. Даже конституционные демократы, наиболее сочувствующие устремлениям лидеров нерусских народов, разделились по общерусскому вопросу на сторонников идеи Струве и на прагматиков, которых возглавил Милюков. Струве видел украинцев и белорусов частью большой русской культурной нации – так воплощалась его идея о превращении Российской империи в “нормальное” европейское государство. Милюков, со своей стороны, предпочел гражданскую модель русской нации, допускавшую автономию для развития нерусских культур. Но даже Милюков и его сторонники оказали не более чем символическую поддержку программе-минимум украинского движения того времени – введению украинского языка в систему школьного образования. Дума так и не приняла закон, который позволил бы учителям в украинских губерниях империи преподавать по-украински.
