К 1914 году казалось, будто монархия успешно пережила революцию и приспособилась к новым политическим реалиям. Произошел переход к новой форме монархии, учрежден парламент, был найден способ заполнить его депутатами, в целом лояльными режиму. Нерусские народы успокоились после некоторых культурных уступок, а русский национализм создал прежде невиданную связь между монархией и значительным числом ее подданных. Были опасения, что разрешение украинцам и белорусам издавать книги на национальных языках приведет к расколу восточнославянского ядра империи, но они не оправдались. Народная поддержка единого и неделимого русского государства, равно как и русской нации, казалось, сильна как никогда – и все сильней укреплялась в западных провинциях империи, извечно беспокойных.
А в августе 1914 года, с началом Великой войны, единство этой воображаемой нации стало еще крепче – и создало условия для ее экспансии за пределы Российской империи.
Глава 11
Крушение монархии
18 августа 1914 года император Николай II подписал указ о переименовании столицы России: Санкт-Петербург, названный так его основателем Петром I Великим, стал Петроградом. Имя святого из названия исчезло – его заменило имя царя-основателя, и, что важнее, немецкое окончание – бург сменилось русским – град. Россия отказывалась от своего европейского наследия и начинала процесс постепенной изоляции от Запада. Это проявилось еще сильнее в 1920-х годах, когда Петроград переименовали в Ленинград в честь вождя русской революции. Апогея процесс переименований достиг в следующем десятилетии, когда власть захватил преемник Ленина – Иосиф Сталин.
Смена немецкого названия на русское произошла в самом начале Первой мировой войны, и вдохновлялась она небывалым подъемом русского патриотизма. Город переименовал сам император Николай II без специальных консультаций с министрами – явно в расчете на отклик масс, а не своего кабинета. Великая война стала не первым военным столкновением с западной державой – войн за XVIII–XIX века случалось немало, но в прошлом никто не предлагал переименовать столицу. Времена менялись. По обе стороны недавно возникшей линии фронта национализм был на подъеме, и война питала его лучше, чем что-либо другое. Предполагалось, что война будет краткой и победоносной, но все говорило в пользу того, что название поменяли надолго – и русские националисты ликовали. “Совершился великий исторический факт, – писала в те дни одна газета. – Столица Российской империи Петербург, более двух веков носивший это название, по Высочайшему повелению переименован в Петроград по указу императора. То, о чем давно мечтали лучшие из славянофилов, сбылось в великую эпоху борьбы славянства с германизмом”1.
За несколько недель до этого, 20 июля 1914 года, десятки тысяч горожан хлынули на площадь перед Зимним дворцом, где девять лет тому назад началась революция 1905 года. На этот раз они пришли не протестовать и требовать, а чтобы продемонстрировать свой патриотизм и верность монархии. Федор Шаляпин, всемирно известный оперный певец, вместе с собравшимися пел “Боже, Царя храни!” Люди опустились на колени, когда Николай II вышел на балкон, чтобы приветствовать их и зачитать манифест о всеобщей мобилизации. По сути, Россия была готова вступить в войну. Николай II объяснял, что решение правительства стало ответом на нападение Австро-Венгрии на Сербию, братское православное государство. “Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно”2, – гласил манифест. Николай заявил, что теперь, когда Германия объявила России войну, на карту поставлена не только славянская солидарность: “Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом… ”3
Война была представлена не как борьба одной европейской империи против другой, а как столкновение русского народа и всего славянского мира с германской нацией. Толпы, стоявшие перед дворцом со знаменами и портретами царя, откликнулись всем сердцем. В самом центре реяли два знамени: одно с призывом “Победа России и славянству!”, другое – со словами “Свободу Карпатской Руси!” Хотя в Петрограде вступали в войну под панславянским знаменем, русский вопрос составлял ее суть с самого начала. Одна из ближайших целей войны состояла в том, чтобы забрать под царскую десницу последнее наследие Киевской Руси – Карпатскую Русь (австро-венгерскую Галицию, Буковину и Закарпатье) и завершить воссоединение русских земель.
4 августа 1914 года русские войска перешли русско-германскую границу и вошли в Восточную Пруссию. Официальная риторика сфокусировалась на том, что необходимо сокрушить агрессивную тевтонскую мощь. На следующий день русское командование повело войска к границе с Австро-Венгрией, объявив своей целью освобождение многострадальных русских, угнетенных Габсбургами. Война на южном участке Восточного фронта должна была решить русский вопрос раз и навсегда, объединив всех русских под властью императора. А еще это дало уникальную возможность подавить украинские и белорусские национальные движения, набиравшие силу в империи, и добиться полного единения воссозданного русского народа.
В первые месяцы войны русский национализм переживал период небывалого роста, что неизбежно подпитало надежды предводителей русских националистических организаций. Они давно поддерживали русофильское движение в Галиции и боролись против украинских активистов, считая последних предателями русского народа, действующими внутри империи. Наконец их время пришло.
В августе 1914 года, накануне вторжения русских войск в Галицию, великий князь Николай Николаевич, верховный главнокомандующий всеми сухопутными и морскими силами Российской империи, издал воззвание, в котором наступление русских представлялось как освобождение многострадальной ветви русского народа. “Братья! Творится суд Божий! Терпеливо, с христианским смирением в течение веков томился Русский народ под чужеземным игом, но ни лестью, ни гонением нельзя было сломить в нем чаяний свободы. Как бурный поток рвет камни, чтобы слиться с морем, так нет силы, которая остановила бы Русский народ в его порыве к объединению. Да не будет больше подъяремной Руси!”4 А кроме того, в воззвании русское вторжение оправдывалось ссылками к истории: “Достояние Владимира Святого, земля Ярослава Осмомысла, князей Даниила и Романа, сбросив иго, да водрузит стяг единой, великой, нераздельной России”5. Наконец, Николай Николаевич обращался к украинским подданным Габсбургов, призывая их восстать против австро-венгерского правительства ради светлого будущего в Российской империи. “А ты, многострадальная братская Русь, встань на сретение русской рати. Освобождаемые русские братья! Всем вам найдется место на лоне Матери России”6.
Призыв к объединению или, скорее, воссоединению воображаемой русской нации, разделенной российско-австрийской границей, возобладал в первые дни войны, оправдывая конфликт словами об этносе и нации. Кроме того, он побуждал общество в самой империи поддержать войну, а “русских” за границей – выступить против Габсбургов. Если австрийские официальные лица и сомневались когда-либо, что Россия в грядущей войне использует против них русофильскую карту, воззвание устранило все сомнения и тем самым дало законное оправдание для облав и ареста русофилов.
