Русофилы чувствовали себя преданными. Им не разрешали занимать должности в оккупационной администрации: часто на эти посты ставили чиновников из империи, не знавших местных реалий. Кроме того, вероломные поляки теперь стали союзниками, а к “русскому народу” Галиции снова относились как к гражданам второго сорта.
Беспокойство русофилов разделяли их союзники в русском националистическом лагере, они открыто говорили об этом с думской трибуны. Депутаты от правых и националистических партий рассматривали оккупацию Галиции сквозь призму русского национального проекта – и выступали против всего, что не соответствовало их видению: произошло воссоединение русских земель после тысячелетней борьбы с враждебным Западом в лице немцев, австрийцев и поляков. Российские либералы, и в первую очередь кадеты, напротив, приветствовали терпимое отношение государственных чиновников к полякам Галиции и Буковины. По украинскому вопросу они разделились – как и до войны.
Петр Струве считал, что подавление национального украинского движения в Галиции положило конец украинофильству в российской части Украины. Павел Милюков не согласился с однопартийцем и дал ему совет: изучить украинское движение в Галиции и прочесть работы о кооперативах среди украинского крестьянства. Такие явления нельзя было устранить с помощью военной оккупации. Кроме того, Милюков представил в центральный комитет своей партии резолюцию, в которой содержалось требование “прекращения антигосударственной системы обрусения оккупированной области, восстановления закрытых национальных учреждений и точного соблюдения личных и имущественных прав населения”9. Резолюция не была принята. Некоторые исследователи считают, что Милюков внес эту резолюцию, чтобы успокоить своих сторонников-украинофилов и союзников по партии. Если так, то план не удался.
В любом случае украинские активисты в Российской империи мало что могли сделать с наступлением русских националистов в Галиции. Они ушли в оборону, изо всех сил пытаясь доказать свою лояльность империи, а их враги, лагерь русских националистов, в этой лояльности сомневались и изображали украинское движение порождением немецко-польско-еврейского заговора. Русские националисты считали австрийскую Галицию центром украинского движения. Еще задолго до войны русские националисты в Киеве предостерегали, что Украина может отмежеваться от России и присоединиться к Австро-Венгрии. А когда война началась, власти отреагировали на беспокойство и паранойю русского националистического лагеря, запретив украиноязычные издания, ту же киевскую газету “Рада”, и начав преследовать украинские организации и общественных деятелей. У последних, которых власти называли “мазепинцами”, было не так много возможностей высказать свое мнение широкой публике.
Символом участи украинского движения по обе стороны русско-австрийской границы в начале Великой войны стала судьба Михаила Грушевского. Он был одним из лидеров украинцев в Галиции, а русские националисты считали его своим главным противником. Австрийские власти, подозревавшие его в прорусских настроениях (он никогда не отказывался от русского гражданства), в самом начале боевых действий велели ему уехать на запад, подальше от линии фронта. В Вене, где он провел некоторое время, Грушевский находился под наблюдением полиции и покинул Австрию через несколько дней после того, как был отдан приказ о его аресте. В ноябре 1914 года Грушевский прибыл в Киев – и его арестовала русская полиция, обвинив в проавстрийских симпатиях. “Доказательство” его предполагаемой вины нашлось в багаже: им стала брошюра на украинском языке “Как царь обманывает народ”. Но это была простая формальность: ордер на арест Грушевского был выдан вскоре после взятия Львова. В руки властей попали совместные фотоснимки Грушевского и украинских активистов, которые, по сведениям русской полиции, работали на правительство Австрии против России.
Полицейские чины посчитали Грушевского предводителем галицких “мазепинцев” и думали, как сослать его в Сибирь. Только вмешательство российской либеральной интеллигенции, в том числе таких разных деятелей, как Алексей Шахматов, соавтор записки Академии наук об украинском языке, упоминавшейся выше, и Петр Струве, либеральный оппонент украинофилов, заставило правительство изменить свое мнение. Вместо Сибири Грушевского сослали в Симбирск: потом ходила шутка, что его сторонники дописали к слову “Сибирь” несколько букв. Город стоял на Волге, ближе к Москве, но все же далеко от Украины. По сути, заставили замолчать не только Грушевского, но и все украинское движение, после чего правительство и его “истинно русские” сторонники получили полную свободу для реализации своей программы национального строительства в прежних имперских рубежах и за их пределами.
В марте 1915 года, когда Грушевский пребывал в симбирской ссылке, император Николай II собирался посетить недавно покоренную Галицию: 9 марта пал Перемышль, и царь имел возможность погреться в лучах боевой славы. Это был бы не первый его визит на передовую, но монарх впервые собирался выйти за старую границу империи, что вызвало беспокойство у его охраны. Против намерения приехать в Галицию выступило и военное командование во главе с великим князем Николаем Николаевичем – военные не были уверены, что смогут удержать недавно завоеванные территории, и присутствие царя на земле, которую пресса уже окрестила русской, могло заставить их думать прежде всего о политике, а не о войне, – а им еще предстояла трудная летняя кампания 1915 года, и они об этом знали.
Но Николай II настоял на своем, его охрана и военные смирились. В плане освещения визита в печати это был блестящий маневр императора, намного менее популярного в армии, чем великий князь Николай Николаевич. Русская националистическая пресса назвала приезд Николая II на “древнюю русскую землю” победой не только русского оружия, но и русской национальной идеи. Желая проверить оккупационную администрацию и войска в Галиции, царь посетил Львов, Перемышль и Броды. Это произошло в начале апреля, во время пасхальных недель, когда император традиционно демонстрировал свою близость к народу и обменивался пасхальными яйцами (и христосовался) с офицерами, рядовыми и матросами подразделений, прикомандированных ко двору. Он дарил им фарфоровые яйца – конечно, не работы Фаберже, которые делались для членов императорской семьи, но все же большую роскошь по меркам того времени, а от них принимал в дар вареные, крашенные в красный цвет. Теперь такая же традиция появилась в русских войсках в Галиции, расширяя сакральное пространство империи на запад.
В поездке Николай II чувствовал себя так свободно, будто путешествовал внутри империи. “Чем дальше, тем местность становилась красивее. Вид селений и жителей сильно напоминал Малороссию”10, – пишет император в дневнике. Посетив Львов, он отметил: “Город производит очень хорошее впечатление, напоминает в небольшом виде Варшаву, но с русским населением на улицах”11. Во Львове Николая II приветствовал не только граф Бобринский, генерал-губернатор Галиции, но и архиепископ Евлогий, главный православный иерарх в этих краях.
Накануне визита Евлогий получил от великого князя Николая Николаевича просьбу не затрагивать в приветственном слове к царю никаких политических вопросов. Тот воспротивился. “Как же это можно, чтобы речь была короткой?.. Разве можно тут обойти политику? Разве не могу я, например, сказать: «Ты вступаешь сюда как державный хозяин этой земли?» – спросил он протопресвитера, передавшего просьбу. «Я думаю, – ответил протопресвитер, – что нельзя так сказать, так как война еще не кончена и никому, кроме Бога, не известно, будет ли наш государь хозяином этой земли»”12.
