А если все подытожить – собрались тут люди, которые были за самое разное. Многие не смогли бы сказать, за что они выступают – но каждый знал, против чего он выступает.
Национальные демократы – для популяризации применяли прием, который не был запрещен – но нормальными политическими партиями не применялся. Они совмещали политический митинг с каким-нибудь мероприятием из шоу-бизнеса. Сначала – пела какая-нибудь певица турбо-фолка, причем бесплатно, или был какой-нибудь вечер, с популярными актерами или футболистами. И только потом начинался митинг. Помимо майданных партий – этот прием применяли религиозные секты.
Сегодня пела Лоэлия. Одна из самых популярных певиц Белграда, поющая в стиле турбо-фолк, становящемся вновь популярным и на дискотеках Европы. Это попытка соединить рок, попсу и фольклор, нарочито простые тексты про обычную жизнь, но не рэперские, скорее такие, в стиле деревенского наива. И гитарно-барабанная обработка фольклора.
Тот, кто хоть раз слушал Горана Бреговича с его свадебно-похоронным оркестром – балканскую музыку уже ни с чем не спутает. У русских есть короткое, но очень емкое выражение – смех сквозь слезы. Это – оно. Или как говорил, кажется, Никулин – я спешу посмеяться над всем, иначе мне пришлось бы заплакать…
Белград был столицей этой музыки. В Любляне и Загребе – от нее воротили нос, хотя она и звучала на дискотеках – к ней относились примерно так же, как в России к шансону – слушали, хотя и воротили нос. Хорваты вообще готовы были с пеной у рта спорить, что они не балканцы, а центрально-европейцы. А в Любляне в рождество по телевизору давали трансляцию торжественного концерта из венской Оперы. И все слушали Голубой Дунай и марш Радецкого.
Хотя не факт, что все.
Лоэлия закончила свое выступление – и на сцену быстрым, почти мальчишеским шагом поднялся человек, которого все собравшиеся считали будущим президентом Сербии. Лоэлия не удержалась и, уходя со сцены, чмокнула его в щеку. Толпа взорвалась восторженным ревом…
* * *
Мы ногами вышибли дверь твою,
а в углу – икона на полке.
Скоро, скоро будешь в своём раю,
ты – последний русский в посёлке.
Мы из шкафа вышвырнули тряпьё —
ничего не нашли – обидно…
Говорят, что есть у тебя ружьё,
да стрелять не умеешь видно.
Это наша земля, на ней конопля,
виноградники, горы, волки.
А тебе на выбор – кинжал? Петля?
Ты – последний русский в поселке.
Для тебя нам жалко глотка воды —
лучше вылить на землю воду.
Хлеба жаль, и воздуха и звезды,
а куда уж делить свободу?
Не ищи закона и правоты,
так в стогу не найти иголки.
А вождям все равно как подохнешь ты,
ты – последний русский в посёлке.
Марина Струкова
Примерно в трех сотнях метров от сцены – человек на крыше выдвинул бленду оптического прицела винтовки и включил подсветку прицела. Темнело… быстро темнело – а у него был не такой верный глаз и твердая рука как раньше.
Триста семидесятый – пробежало в голове.
Когда его спрашивали, сколько людей он застрелил – он говорил, что не помнит. Но это была ложь, он прекрасно все помнил. Память была его наказанием.
Он прекрасно помнил, как тогда выстрелил по коляске, которую катила женщина. Это было потому, что парой дней назад вернулась разведка и сказала – мусульманские женщины используют детские коляски для того чтобы доставлять бойцам на позиции оружие, боеприпасы, продовольствие. Он выстрелил по коляске, и хотя в прицел он того не видел – он каким то шестым чувством понял, что не было в той коляске ни оружия ни боеприпасов. А был грудной ребенок, которого он застрелил. Он потом хотел застрелить одного из разведчиков – но пистолет отобрали товарищи.
Он помнил то, как стрелял в подростков – потому что они использовались мусульманами для разведки и доставки донесений. Любой подросток мог иметь пистолет, поставить мину. А были так же и такие, кто просто шарился в развалинах Олимпийской столицы 1984 года в надежде найти что-то, что можно толкнуть на базаре и купить на вырученные деньги хлеб для семьи. И еще хоть несколько дней продержаться.
В прицел было не видно.
Еще пять лет назад он бы с ужасом отверг возможность стрелять в женщин, детей, подростков. Но жизнь брала своё.
Он только чудом не пошел на ту расстрелянную сербскую свадьбу – отравился чем-то накануне и маялся животом. Иначе, скорее всего, лег бы, как и многие другие.
Потом он слушал рассказы беженцев и тех, кто уцелел в этнических чистках. Его поразил один факт – многие беженцы говорили, что именно мусульманские женщины и подростки проявляли наибольшую жестокость во время этнических чисток. У сербов женщины участия в войне не принимали.
Потом – он видел допрос одного мусульманина… он его знал до войны, имел с ним дело. Он спросил его – зачем ты пошел убивать? Разве до войны было плохо? А мусульманин ответил – да, плохо. У меня не было своей земли, а у тебя, серба – была. Мы отвоевываем свою землю для себя и не хотим ее ни с кем делить. Вы сербы – вот и убирайтесь в Сербию.
Так он постепенно понял одну вещь про эту войну. Есть война по приказу. Такая, к которой они все готовились в армии. Есть армия, есть генеральный штаб, есть Верховный главнокомандующий. Отдадут приказ и надо его выполнять – приказ. А есть война – народная. Там нет ни штаба, ни главнокомандующего, ни приказа. Там есть свои и чужие.
И потому он убивал и женщин и подростков и детей. Не стрелял только стариков – сами умрут. Все остальные были врагами. Женщина – если она не твоего народа – родит чужакам либо мальчиков, которые подрастут и станут воинами, либо девочек, которые станут женщинами и родят воинов. Дети – подрастут и станут либо воинами, либо рожать воинов. Подростки – мусульманские подростки воевали наряду с взрослыми моджахедами.
Так он по одному – застрелил больше трехсот человек. Потому что надо было, чтобы людей другого народа было меньше, чем людей его народа.
Потом – Милошевич подписал предательский Дейтонский мир, и война закончилась и он вступил в банду. И там он застрелил еще сколько то людей. Просто потому, что убийство приобрело для него обыденный характер. И теперь большинство убитых были уже людьми его народа.
Сербами.
Триста шестьдесят девятым был его старший брат. Он и сам не понял, как получилось, так что он его застрелил. Просто потемнело в глазах, а когда он пришел в себя – то увидел, что брат лежит на полу в крови. А у него пистолет.
Брат сказал ему ужасные вещи. Когда умерла Аня – он смирился с этим. Потому что понял – это наказание. Бог отнял у него дочь за то, что он сделал. Он принял это наказание. Он спокойно ждал, что Василий, который нанял русского для расследования – узнает имя убийцы. Тогда он исполнит свой долг и уйдет к Ане. Ему больше незачем жить.
