Гнева и раздражения, пожалуй, было больше всего, они грели ее, подстегивали, не позволяли сдаться и опустить руки. Какой бы древней ни была та тварь, как смела она отбирать у Ани столь многое, если о цене они не уговаривались? Она только притворялась заботливой и понимающей, а по сути – лживая навья тварь, как и все они! Так и чесались пальцы испортить ей игру, найти лазейку в договоре, обернуть его против Змеи – а потом смеяться от злобы и счастья!
Но чтобы нарушить правила, сначала их нужно изучить.
Ногти впивались в подоконник, а на лице Марья удерживала уже привычную маску идеальной сестры, тихой, понятливой и смиренной.
Но больше всего злило непрошеное, слабое чувство благодарности, подлым ужом вползшее в сердце – за наконец-то наступивший рассвет.
На скрип двери Марья не обернулась, продолжила наблюдать, как медленно светлеет за окном, как расплывчатый монохром постепенно обретает резкость, а вслед проступают цвета.
– Она вернулась еще посреди ночи, ты знаешь? – Голос Финиста звучал почти безмятежно, словно он обсуждал погоду или что подадут на завтрак. – Я видел, как она вошла.
– Дай угадаю. – Марья наконец обернулась к нему, скрестила руки на груди. – Еще ты увидел дверь, которой раньше не было.
Финист прищурился недоверчиво:
– Ты знала. Откуда и почему не сказала раньше?
Марья пожала плечами, но глаз не отвела – ее раздражения хватало, чтоб выдержать тяжелый взгляд побратима и вернуть ему недовольство сторицей.
– Аксинья рассказала. Не дергайся, еще перед тем ужином… до своей смерти. Сам понимаешь, удрать бы мы все равно не успели, а после ужина двери снова исчезли.
– Двери?
Финист прошелся по комнате, заглянул в книгу на столе – там остались только гладкие строки былин, – прислонился к стене рядом с Марьей. Ей не хотелось смотреть на него снизу вверх, и потому она снова обернулась к окну, изображая, что поглощена пейзажем.
– Одна – в мир людей, другая – к горе, – чуть нараспев произнесла Марья, вспоминая рассказ служанки. – Ты уверен, что точно поймешь, в какую дверь вошла Змея?
– Что?
Марья тихо рассмеялась.
– Ты же пришел предложить побег, верно? Наверно, уже разнюхал, что наша гостеприимная хозяйка и верный Альберт чем-то заняты, обрадовался, что двери распахнуты… Так вот, ты уверен, что дверь, которую ты видел, ведет в мир людей?
Финист поморщился, но признался:
– Теперь уже нет. – Он бросил мрачный взгляд за окно, где медленно таяла чернота длинной ночи, и пробормотал: – И мало времени выяснить, что это за дверь. И что за гора.
– Не думаю, что что-то хорошее.
Они помолчали, и чем дольше длилась тишина, тем сильнее Марья нервничала. У нее был план, у нее был договор, и теперь нежеланный побратим ей мешал. Забавно: всего несколько дней назад она хваталась за него, как за последнюю соломинку, а теперь он стал кандалами на ее ногах.
Финист, словно что-то почуяв, коснулся ее подбородка, заставил посмотреть ему в лицо.
– Дело в том, что ты не хочешь уходить, – его шепот звучал почти нежно, но от него волосы на затылке вставали дыбом, – на что-то еще надеешься. Не так ли, маленькая сестрица?
– А что мне еще остается? – Марья улыбнулась, не отстраняясь. – Ты хочешь убить Аню, я – спасти. Оба не знаем, сработает это или нет, освободит нас или нет. Вполне может оказаться, что Змее, чтобы держать нас здесь, тело сестры не обязательно.
Финист помолчал, в задумчивости поглаживая большим пальцем подбородок Марьи. Ледяные искры пробегали по ее коже.
– Ты и вправду веришь, что еще можно что-то исправить? – тихо уточнил он. – После того, что видела?
Марья помолчала, вывернулась из пальцев Финиста. Она не хотела признаваться, что и сама себе не верит. Это как в Деда Мороза и прочие чудеса – до определенного возраста простительно, а потом тебя засмеют. Остается только самой их творить.
– Ты ведь просто не можешь уйти без меня, так? – с легкой насмешкой уточнила Марья. – А знаешь, я бы и сама не отказалась разорвать нашу связь. Думаю, тебя бы это порадовало. Но что-то мне подсказывает, что сам ты к этому точно не стремишься – боишься, что тебя обратно в Навь утащит.
– Возможно, я просто не хочу это проверять? – Финист все еще улыбался, но воздух между ними едва не трещал от напряжения. – Сложно признать, но даже твое общество приятней навьего леса.
В дверь резко постучали, и они оба поморщились и тут же натянули на лица одинаково милые и мирные маски. На пороге комнаты ярким пятном возник Альберт, ослепительно улыбнулся:
– А, благородные господа мои! Славно, славно, что вы оба здесь! Расчудесная моя Марья, ваша величественная сестра желает видеть вас. Она ждет вас в зимнем саду. А вы, господин мой, помнится, заинтересовались коллекцией моего хозяина. Спешу обрадовать вас, нынче ночью он прислал пару весьма занимательных экземпляров. Не желаете ли взглянуть?
Финист только дернул уголком губ в ленивой попытке изобразить усмешку.
– Почту за честь. – Он кивнул Альберту, и тот отступил за порог, почти исчезнув в сумраке коридора, маяча там рыжеволосой тенью. Он поджидал Финиста и явно не собирался уходить без него.
Мертвый сокол прикрыл глаза на мгновение, но все же шагнул к дверям. Проходя мимо Марьи, коснулся ее плеча, шепнул на ухо:
– Подумай о моих словах и подумай, чем рискуешь. Ты же не хочешь, чтоб снова повторилась история с торговцем?
Марья дернулась, но промолчала, ей нечего было возразить.
Весь ее план строился на домыслах и надежде, за неимением более прочного фундамента они тоже подошли. Но что, если Полоз обманет ее? Заключать сделку через третьи руки – глупость и сумасбродство, и еще большая глупость – обещать раздобыть вещь, о свойствах которой Марья и понятия не имеет.
Она снова выглянула в окно, в розоватое рассветное марево. Марье нужна была дверь к горе – ей удалось отыскать в одной из книг упоминание браслета, но разобрать в старом тексте она смогла только то, что браслет был то ли утерян, то ли оставлен где-то там. Марья помнила, какой страх мелькнул в голосе Аксиньи, когда она упомянула гору. Жаль, Марья не догадалась расспросить ее поподробнее.
Хромая логика, но за неимением других догадок…
В дверь проскользнула тихая служанка, быстро помогла одеться. Дрожащим голоском предложила завтрак – чай и воздушные булочки с вареньем, но Марья только отмахнулась. Она не помнила, когда она ела, но голода не было.
На этот раз было тихо: поместье проснулось, но осталось опустелым и погруженным с сумрак. Свечи еще горели, их язычки в предрассветном серебре почти растворялись, редкими белыми мотыльками отражались в стеклах. Марья не заходила в зимний сад после экскурсии, что провел им Альберт, но еще хорошо помнила путь туда – через галерею и по стеклянной лестнице вниз. Мимо портретов и пейзажей она шла, не поднимая глаз от пола – в лживом полумраке картины оживали, глаза неизвестных людей следили за ней, а деревья на картинах качали ветвями среди бесконечного штиля масляных красок.
