Но он все равно был сильнее. Он успел ударить ее, хоть нож и чиркнул по ребрам, и тут же сам упал на камни. Растекся тошнотвнорно-сладкий запах яда, и даже вонь опаленной плоти за ним почти не чувствовалась: очертания ножа дрогнули и поплыли, и темный металл обернулся обсидианом, жадно поглощающим крохи света. Даже у костра Марья чувствовала жар, который источал нож. И это она держала в руках?!
Раненая тварь медленно поднялась, ее движения сделались плавными и текучими, и когда она открыла черные глаза, Марья не удивилась. Змея зажимала рану на боку, она дымилась и расползалась по телу, словно кислота разъедала плоть. Финист в ярости смотрел на нее снизу вверх, дергался, словно пытался скинуть невидимые путы и никак не мог подняться.
Змея взглянула на окровавленную ладонь, и кровь сменилась темной водой.
– И этим ты хотел меня убить? – Ее голос был так неестественно спокоен, что жуть накатывала. Она покачала головой, и рана на боку прекратила расползаться и гнить, и темная вода крупными каплями заструилась на пол. – Но разве ты забыл, что клык черной змеи отравляет и того, кто нанес удар?
Финист замер, опустил глаза на руки, и Марья удивленно взглянула на правую ладонь – боли не было, и маленькая ранка в окружении мелких пузырей ожогов казалась мороком или рисунком на коже. Только медленно расползалась по пальцам.
– Или ты не знал? И потому посмел рискнуть жизнью сестры?
Змея гневалась, и тысячи вторящих голосов звучали громче и громче, они бились о камни, порождая ужасное эхо. Марье хотелось только сжаться в клубочек и хоть как-то спрятаться. Финист же выдохнул с ненавистью:
– Думаешь, мне есть дело до ее жизни?
Впервые по лицу Змеи пробежала тень эмоций – не понять, гнев или усталость.
– Что ж, значит, и ей до твоей жизни дела не будет.
Она вскинула ладонь, и поток темной воды хлынул из пустоты, пламя с шипением погасло, и тьма милосердно скрыла каменный зал. Но Марья и так почувствовала, как что-то оборвалось в груди, словно ледяная игла пронзила сердце, и оно застыло на один миг, а потом продолжило стучаться, но медленно и неуверенно.
Не выдержав, она вскочила и бросилась прочь, к лестнице и наверх, прочь, скорее прочь отсюда. Пока Змея про нее не вспомнила.
Почему она все еще жива? И что с Финистом – что бы ни было, и поделом ему – жив ли он? Или стал темной водой? Или…
Дыхание сбивалось, а мысли распадались хлопьями пепла. Огонь разгорался в груди, быстрее гнал кровь, но тянущий, тоскливый холод никуда не исчез. Марья думала – он теперь всегда будет с ней.
На ступеньках она чуть не скатилась вниз, но с трудом удержалась, навалилась всем весом на дверь, и та легко поддалась. Марья судорожно зашарила взглядом по зимнему саду. Но не заметила ничего, чем можно было б подпереть дверь, и скорее бросилась прочь. Она и так слишком затянула. Вдруг Аня становится хищной тварью из-за того, что Марья покорно сидит тут, на всем готовом, и сопли на кулак наматывает, вместо того чтоб искать способ расколдовать и освободить ее?
Вдруг это она снова виновата?
Марья всхлипнула и прикусила щеку, чтоб не заплакать. На свету она увидела, что вся перемазана в крови, но сил ужасаться уже не было. Только одна мысль билась вместе с пульсом – успеть, успеть, успеть добежать до двери, успеть покинуть это Полозово поместье, да будь оно проклято вместе с хозяином…
– Госпожа, сюда!
Она даже не удивилась, когда из-за поворота показалась сосредоточенная Аксинья и, схватив за руку, потянула в сторону. Марья уже не сопротивлялась, только удивилась мимоходом, почему крепостная даже внимания не обратила на кровь. Уж не потому ли, что ждала чего-то подобного?
Сквозь пыльные комнаты, которых раньше словно и не было, сквозь низкие двери и темные коридоры Аксинья тянула Марью за собой – и когда перед ними мелькнула неприметная дверь, черная, со змеями-царапинами, Марья даже не удивилась. Змеи вспыхнули медью, оживая, сторожевыми псами зашипели, но Аксинья вскинула ладонь, и змеи снова стали царапинами, а дверь покорно распахнулась, выпуская их в огромный серебристый сад.
Марья едва успевала уклоняться от холодных и жестких ветвей, они цеплялись за волосы, хлестали по лицу и рукам, трепали платье.
– Постой… не могу… больше… – Ладонь Марьи выскользнула из горячих пальцев служанки, и девушка едва не свалилась на землю. Перед глазами все плыло, воздуха не хватало, и она жадно ловила его ртом.
С трудом поднявшись на ноги, она оглянулась – в дверях поместья, едва различимая, стояла Змея. Марья дернулась, словно еще пара метров могла ее спасти, но Змея просто смотрела ей вслед.
Марья так и стояла бы в ступоре, но Аксинья снова коснулась ее ладони, мягко потянула за собой, вперед.
К невообразимо огромной горе на полнеба, бурой, словно налетом крови покрытой.
К Медной горе.
12
Медная гора
Под сенью крайних деревьев Марья застыла, дыхание хрипло клокотало в груди, наждачкой драло горло. Вырвавшись наконец из стен поместья, она осматривалась с жадностью птицы, покинувшей клетку, осматривалась и понимала, что клетка просто стала больше.
Вместо неба над головой темнел каменный свод, ровный белесый свет разливался вокруг, словно сам воздух светился и мерцал, и он искрами отражался в серебряных листьях деревьев с железными стволами. Марья отломила веточку, и та жестким металлом застыла на ладони, лишившись и капли жизни.
Медная гора подавляла – огромная, она занимала весь горизонт, тянулась до самого свода и терялась среди его темных трещин. Марья потрясла головой, но не смогла избавиться от иллюзии, что книзу гора у´же, чем кверху, словно растет вниз головой и пик ее в землю уходит.
Кровь стянула кожу, разодранный подол путался в ногах, в ушах звенело. Марья несколько минут разглядывала ладони, мелкие ранки на пальцах правой, и никак не могла вспомнить, когда же они прекратили расти. Уж не в тот ли момент, когда Змея обрушила на Финиста поток темных вод?
Озноб пробежал по спине, легкой судорогой скрутил мышцы. Одна. Она снова одна.
От ужаса на мгновение закружилась голова.
– Идем. – Марья несколько раз сжала пальцы, не чувствуя ничего, кроме легкого онемения. – Кажется, мне прямо к горе.
Она обернулась к служанке и едва не подавилась словами. Она изменялась, медленно, плоть воском оплывала на ней, истлевала и открывала под собой истинную суть. Она так и осталась высокой, но плечи стали шире, а бедра у´же. Растрепанные косы почернели и стали короче, переплелись в одну, небрежно перехваченную полоской кожи.
Когда метаморфоза завершилась, перед ней стоял юноша, высокий, с длинной косой – тот самый, которого она заметила рядом с лже-торговцем. И у него были грустные и виноватые глаза.
Сил бежать или пугаться уже не было, и Марья только скрестила руки на груди, вздохнула тяжело:
