– Здравствуй, Марья.
– О, вы даже знаете, как меня зовут? – Марья выпрямилась и вскинула подбородок, за вежливостью пряча страх. – Это так мило!
– Разве ты не помнишь меня?
– Ну что вы! – Она даже не пыталась скрыть сарказм, бурлящий в голосе. – Разве я могу забыть, как попалась в вашу ловушку и меня едва не растерзали?
Старик кротко вздохнул – совсем как юноша до этого. Уж не родичи ли они?
– И все-таки ты меня не помнишь. И ловушка была не на тебя. Но не стоит здесь говорить об этом. – Он посторонился, освобождая дорогу. – Идем, нас ждут.
– Дайте угадаю, очередная нежить, которой вы хотите меня скормить?
Марья уже и не пыталась быть вежливой, но все же шагнула вперед, и мягкое сияние светлячка коснулось неровных выступов скалы. Расщелина глубоко вгрызалась в тело горы и заканчивалась черным зевом пещеры. Из нее слегка веяло воздухом – теплым, пахнущим легко и приятно. Марья потянула носом и поморщилась – слишком все было подозрительно.
«Со мной ничего не случится, – напомнила она себе. – Я все еще в безопасности. Я всегда в безопасности».
Стоило ей зайти в пещеру поглубже, как светлячок сорвался с ее ладони и, стрекоча слюдяными крыльями, взлетел вверх, звездочкой потерявшись среди каменных выступов. Марья застыла, ослепленная нахлынувшей тьмой, и не сразу заметила слабое мерцание впереди.
– Иди и ничего не бойся, – тихо сказал старик за ее спиной. – Хозяйка ждет нас.
Марья не стала уточнять, не та ли самая. Она и так видела – та.
Пещера оказалась штольней: под сводом еще виднелись окаменелые балки – остатки крепи, и сглаженные стены еще хранили следы от ударов молота и зубила. Среди тусклой пустой породы тревожно мерцала руда, мягко светились мелкие щетки кристаллов. Марья замерла у одной крупной друзы, и та зашевелилась под ее взглядом: с тихим скрежетом откалывались кристаллы, скруглялись, становились прозрачнее и глаже, темной оправой вокруг них вырастали тонкие ножки и полупрозрачные крылья. Меньше минуты прошло – и новые светлячки взмыли к своду, застыли на нем звездами-точками.
Штольня открылась в огромные подгорные чертоги, с полукруглыми сводами, изукрашенными то ли красками, то ли самоцветами, и мягкий свет заливал их, словно тысячи свечей горели ровным белым пламенем. Столы уже были накрыты.
Она ждала их, сидя на скамье, черной, в агатовых разводах. Сначала Марья обрадовалась, узнав зеленоглазую из зеркала, но стоило шагнуть ближе, и словно пелена спала, обнажая истинное лицо хозяйки.
Лицо иссохшей мумии.
Глаза у нее действительно были яркие, темной и влажной зелени – малахитовые. Малахитовые шарики в провалившихся глазницах. Потемневшая кожа туго обтянула череп, резко очертив скулы и челюсть, тонкие, костлявые руки покоились на коленях. Жесткие складки платья узорами и спиралями покрывала позеленевшая медь. Самым удивительным были ее волосы – густые, черные, блестящие, заплетенные в тугую толстую косу. И венцом над ними поднимались тонкие кристаллы кварца.
У ног ее вертелись кошки – черные и лоснящиеся. Безглазые.
– А в зеркале ты выглядела лучше. Ой. – Марья прикусила язык, но удивленный возглас уже сорвался с губ.
Хозяйка только улыбнулась, блеснув каменными глазами.
– Здравствуй, юная гостья Полоза. В зеркале и ты выглядела лучше.
Марья развела руки и оглядела себя, только сейчас вспомнив, в каком она виде. Светлое платье пропиталось кровью там, где к ней прижималась голодная тварь, пыльные разводы пятнали подол, а рваных прорех было не меньше, чем в кружеве.
– Да, мне не помешало бы помыться, – миролюбиво согласилась Марья, радуясь, что не видит, в каком состоянии волосы. Воронье гнездо, не иначе! – Что поделать, выбраться из логова Полоза оказалось не так уж и просто. Даже с непрошеной помощью.
Последние слова она произнесла с нажимом, оглянувшись на старика и юношу.
Дождавшись снисходительного жеста от хозяйки, они втроем расселись на скамьях вокруг нее – Марья рядом, мужчины напротив. Одна из кошек вспрыгнула на колени Марье, и она охнула от ее тяжести: ей показалось, что ей на ноги крупный булыжник положили. Марья почесала кошку за ухом, стараясь не присматриваться к острой мордочке с пустыми глазницами.
– Может, хоть вы мне объясните, – обратилась она к старику, – зачем я вам так понадобилась?
– Мне понадобилась не ты. – Старик смотрел прямо, не отводя глаза. – Мне нужна твоя сестра. А ты… ты, Марья, всего лишь приманка.
– Что?
Она нахмурилась, когда пазл, почти сложившийся, снова разлетелся на куски.
– Я думала, вы ловите Финиста, – пробормотала она. – Тогда, под маской торговца, вы уже столько о нем знали, что я решила, что вы враги.
– Ну что ты. У меня нет причин ненавидеть его, как нет причин и любить. Навья тварь, всего лишь одна из многих. Но на площади ты говорила с Андаром, не со мной.
– Что ж он сейчас молчит?
Они переглянулись, и Андар кивнул, его живое, подвижное лицо тут же сделалось каменной маской.
– Он дух зверя в теле человека, и ему не подвластна речь. Еще ребенком он серьезно заболел, и… Исцелить тело смогли, но душа уже ушла. Даже старший шаман не смог найти ее и вернуть. Отец молил сделать хоть что-то, оббивал порог шамана днями напролет, и однажды шаман согласился. Он вложил в тело дух зверя-проводника. Несколько лет все было хорошо, пока эхо души человека еще было сильно, пока тело само помнило прошлую жизнь, и своих родных, и человечью речь. Но любое эхо угасает, и когда его сила над духом зверя ослабла, он вернулся к шаману, его заклявшему. Служить. Его оставили заботиться обо мне – после Нави я был слабее младенца. А затем он не захотел уходить.
– Но в маске торговца он вполне себе говорил, и весьма убедительно.
– Это были мои слова, которые я вложил в него. Потому сейчас он и молчит – что мне толку говорить с тобой на два голоса?
Юноша оглянулся на старика и кивнул, подтверждая его слова. Марья нахмурилась:
– Он оборотень? Или он убил еще кого-то, чтоб надеть его лицо?
По лицу Андара снова пробежала тень, словно напоминания о крови на его руках мучили его.
– Для некоторых личин не обойтись одним мороком. Притворяться кем-то знакомым гораздо сложнее…
– И не жалко было? Она же ничего вам не сделала!
Старик ответил ей спокойным и прямым взглядом.
– Нет, – голос его звучал столь сухо, что Марье показалось, что отвечает он не только на ее возмущение. – Я знаю цену жизни и знаю, что та девушка не жила. Была давно мертвой игрушкой в руках Полоза.
– Верно. – Хозяйка впервые вмешалась в разговор, и ее голос подрагивал от далекого гнева. – Все, кто служат Полозу, давно погибли: и домашние слуги, и горные рабочие, и их семьи. Все мы здесь – пленники его алчности.
