– Я замерзла. Уведи меня и согрей меня.
Монстр умеет только брать – и берет с удовольствием, до конца, до последней искры жизни в серых глазах.
– Нет! – Марья зажмурилась и завопила так, что хрусталь ответил ей звоном. – Не так, все было совсем не так! Я… я поблагодарила за конспекты и ушла. Знаю, он остался разочарованным, но… с ним все было в порядке. Потому что я ушла. Зачем ты меня сбиваешь?
Когда она открыла глаза, белого сияния уже не было, только темнота и тусклые, потрескавшиеся кристаллы вокруг. У старшей сестры оказалось лицо старухи и длинные белые косы. Она склонила голову, плотно сжатые губы дрогнули, выпуская всего одно слово:
– Неправильно.
– …Что?
– Зря ты пришла. Ты сама разрушила то, что могла дать мне. Теперь мне ничего от тебя не нужно.
– Но… как? Я же вспомнила, я все правильно вспомнила! – Марья почти кричала, горло захлестнула режущая боль. – Я же поступила правильно!
Белая змеедева снова покачала головой и ушла, растворилась среди хрустальных стен и лабиринта трещин.
– Стой, подожди! – Марья бросилась за ней, но погасли последние крохи света, и она оказалась в абсолютной тьме, и не было из нее пути.
Ярость вспыхнула и тут же утихла, прижатая к земле страхом.
– Прекрасно, просто прекрасно, – дрожащим голосом произнесла Марья. – Даже ничего не объяснила! Ну, если и эту Полоз проклял, то точно заслуженно!
Она зажмурилась, сдерживая слезы, а когда снова открыла глаза, то стояла в огромной пещере среди сотен и сотен скелетов.
И все черепа были обращены к ней.
* * *
Гора стонала – глубинно, едва различимо, но ее стон отдавался в костях и зубах, давил голову изнутри, не давал покоя. Старик даже глаза закрыть не мог – мигом под закрытыми веками начинали мелькать образы, один другого ужаснее, и некоторые он узнавал с холодком в сердце.
Тревожно-алые цветы над болотами, гигантская пустая паутина среди деревьев – скоси глаза, и в центре заметишь уродливое раздутое тело со множеством тонких изломанных рук.
Он не хотел узнавать, что из кошмаров мертвого леса способно просочиться в этот мир, что уже просочилось, подточив гору, осквернив ее и измучив.
Камень выл. Камень пел о боли и страхе.
И старик не мог не откликнуться.
Хозяйка открыла короткий путь к нижним ярусам, копям, забытым еще до того, как в эти земли пришла чудь. Здесь скалы уже не помнили касание человечьей руки, и стоило старику провести пальцами по неровному сколу породы, где на поверхность выходила слюда, как камень дрогнул, и боль раскаленными иглами впилась в кожу.
Он только сжал зубы и прижал обе ладони к скале, утешая и приручая, словно огромного зверя.
– Тише, тише… Я пришел помочь…
Боль нарастала, вой в голове не утихал, становился громче и громче, и когда старик уже думал, что все, не выдержит, – оборвался оглушительной тишиной. Жар сменился слабым, утешающим теплом, словно зверь признал хозяина и теперь ластился к нему, тихо поскуливая и разделяя с ним муку.
Хозяйка смотрела на него с искренним любопытством, малахиты в глазницах почти светились, переливаясь от светлой и нежной зелени до глубокого изумруда.
– Ты мог бы попросить меня, и я бы успокоила гору.
Старик прислонился к камню лбом, прикрыл глаза. Сказал едва слышно:
– Нет. Ты бы приказала ей не показывать, что ей больно и страшно. Но боль и страх остались бы. И враждебность осталась – там, внутри: тлеющая, пожирающая.
Один за другим сквозь камень проступали самородки меди, многогранные сростки, отдаленно похожие на изуродованные лишайником ветви деревьев. Они наливались светом, словно кровью – таким же ржаво-красным, тревожным и зловещим. Пульсирующим – в такт сердцу.
Его сердцу.
– Спасибо, хозяйка, – старик выпрямился, с сухим перестуком качнулись амулеты на его груди. – Дальше я сам.
Она склонила увенчанную горным хрусталем голову и растворилась в толще камня за спиной.
Старик медленно втянул воздух, пробуя его на вкус, и сердце дрогнуло, сбиваясь с ритма, когда он ощутил тяжелый гнилостный запах.
Чему он удивляется? Он же был к этому готов. Или, по крайней мере, должен был.
На каждый его шаг гора снова откликалась стоном, и он становился громче и громче. Как в детской игре, горячо-холодно, идешь и с пути не собьешься, не дадут сбиться. Только становится вокруг холоднее. Воздух сырой и тяжелый, словно не в недра горы он спускается, а идет по зыбкой болотной тропке прямо в топь, и мертвецы поднимаются со дна и тянут руки к нему…
Старик мотнул головой, прогоняя слабенький морок. Под ногой хрустнуло, и старик, похолодев, разглядел серые, истончившиеся кости среди каменной крошки. Они легко распадались на куски от случайного прикосновения, хотя должны были окаменеть, врасти в скалу, стать частью ее, основой ее.
Но гора не захотела принять их.
Дальше он шел осторожнее.
Запах сделался нестерпимым, земля дрожала и проседала под ногами, словно и не было под ними надежной опоры, только лживая трясина, едва прикрытая мхом и травой. Старик остановился, вслушиваясь в застоявшуюся подземную тишину, болезненно поморщился, когда уловил тихий вязкий плеск. На обратной стороне век вспыхнул мимолетный образ – пузырь газа вздувается на черной воде, лопается, отравляя воздух и порождая мелкие волны. И они облизывают берег.
Старик снова прижал ладонь к скале.
– Ну же, моя родная, сейчас мне нужен твой гнев.
И в следующий миг его утянуло вниз, сквозь камень – в топь, полную хрупких костей.
Это походило на путешествие тропой духов – та же легкость и головокружение, смазанное, спутанное восприятие. Старик дотянулся до ближайшего черепа, заглянул в глазницы – пусто. Ни отсвета, ни камня, ни цветка. Он нахмурился – лес должен был искажать и извращать мертвых, обращая в своих послушных кукол, но кости оставались всего лишь костями, забытыми и безымянными.
Старик прищурился, выискивая среди серого мельтешения следы гнили. Кости едва задевали его, даже не царапая, и он отмахивался от них, как от мошкары. Приходилось забираться все дальше и глубже: легко сжечь мхи, что так тревожат хозяйку – это и она сделать в силах, но надо не симптомы убирать, а болезнь лечить, самое ее семя.
Надо найти, где же Навь проторила себе новую дорожку в этот мир, если небо, расколотое небо еще сдерживает ее напор.
Старик нахмурился, повертел последнюю мысль, рассматривая ее со всех сторон. Почему здесь и сейчас? Ведь Полоз надежно огородил свое сказочное царство от всех остальных миров, и живых и мертвых. И уж не сестры ли с этим связаны, так вовремя здесь объявившиеся?
Сердце снова зашлось в тревоге, но старик усилием воли успокоил его. Не время. Свое отгорюет он потом.
