«Это было не его желание», – напомнила Марья себе и поморщилась, сообразив, что оправдывает его. Тем более сейчас Андар не походил на безвольную куклу.
Он шел впереди, расшвыривая кости с их пути, и котенок бежал рядом с ними, почти под ногами. Андар следил за ним, чтоб не задеть или не споткнуться, и иногда, когда он оборачивался, Марья ловила его задумчивую улыбку.
– Коты хозяйки к тебе привязались, – сказала она, чтоб хоть как-то нарушить неприятное молчание. Андар чуть помедлил и кивнул, а котенок тут же обернулся к Марье, и она поежилась от чувства, что он понимал гораздо больше, чем положено простым зверям.
С шорохом и скрипом остовы за их спинами опять сползались в серое покрывало, стирая тонкую тропку. Краем глаза Марья заметила на них странные темные пятна, но решила, что померещилось. Она продолжила с наигранной безмятежностью говорить, чтоб заглушить скрип костей:
– Сейчас ты говорить не можешь, верно? Неужели старик использует тебя, только чтоб сообщения передавать?
Андар дернулся и ссутулился, ладонь Марьи выскользнула из его ослабевшей хватки. Он тяжело вздохнул и обернулся к ней, и маска вины снова скрыла его лицо. Марья хотела бы верить, что его чувства искренни, а не игра, которую ему поручил старик.
Словно чуя ее сомнения, Андар прижал сжатые в кулаки ладони к груди, а потом протянул их Марье, позволяя ей легко разжать их. Она провела пальцем по его ладоням, и он вздрогнул, на мгновение отводя глаза.
– Старик говорил, что ты – дух зверя. Но на зверя ты не больно-то похож. Я бы сказала – совсем не похож. – Андар удивленно взглянул ей в глаза и несмело улыбнулся, и она продолжила: – Ты заботился о старике, как он говорил, ты делал… хорошее. Каково тебе теперь, когда он заставляет тебя лгать?
Марья чувствовала, как каждое слово впивается в него отравленной иглой, и он дергался, словно от пощечин. Он и сам, верно, с большим удовольствием возился бы с котами или берег кого-то, но старик имел над ним власть, и более того – Андар сам ее над собой признавал, покорялся, как неизбежному, как верному.
Словно осознавал правоту старика, хоть и всей душой восставал против нее.
Впрочем, а есть ли душа у зверя? Или дух так давно притворялся человеком, что почти стал им?
Андар поднял острый осколок кости, вложил его в пальцы Марьи, и от прикосновения к холодной, шершавой поверхности ее передернуло. Острие он приставил к своей груди, отпустил ладони Марьи, покорно склонив голову, ожидая ее приговора.
Запоздало сообразив, что он задумал, Марья с отвращением отшвырнула кость и вытерла ладонь о штаны.
– Слушай, я, конечно, не в восторге от ваших хитроумных планов, но не настолько, чтоб кому-то делать больно!..
Он смотрел на нее так внимательно и терпеливо, что Марья поежилась и отступила на шаг. Светлые глаза почти мерцали во мраке, как каменные светлячки.
– Не смотри на меня так. – Марья буркнула и первая отвела взгляд, обхватила себя руками за плечи. – Я не собираюсь прощать ни его, ни тебя. Это сейчас ты помогаешь, а старик прикажет, снова в ловушку потащишь? Или убьешь?
Андар схватил ее за плечи, и его пальцы показались холодными рядом с тем жаром, что тлел в груди Марьи – пока еще только тлел. Андар мотнул головой, коса качнулась за спиной маятником, и котенок вскинул голову, будто ощутив над собой движение. Марья предпочла смотреть на него, только не в лицо Андару, только не в вечно виноватые глаза. И зачем ему слова, если на лбу все написано?
Марья все же взглянула ему в лицо и сказала твердо:
– Выведи меня. Не среди костей же спорить.
Хорош спор, когда один другого не понимает.
Они почти дошли до испещренных медными выростами стен, когда Марья споткнулась и замерла. Сжала виски, несколько раз сильно нажала на уши – не помогло. Тонкий противный звук не унимался, словно она как в детстве слышала писк техники из другой комнаты. Но сейчас звук накатывал со всех сторон, отдавался ноющей болью в костях.
Кажется, котенок тоже слышал этот звук, и он его пугал. Он распушился, вздыбился, став раза в два больше, но ни звука не издавал, даже не шипел, только трясся, и хвост хлестал по воздуху. Андар удивленно смотрел на него, пытался успокоить, но зверек утекал из-под его рук.
Марья оглянулась назад, на костяное поле, и теперь отчетливо видела, как по черепам расползается мох, как позвоночники обращаются в тернии с длинными белыми шипами. Словно морок спал. Она схватила Андара за запястье, дернула требовательно:
– Кто-то зовет, слышишь?
Теперь она отчетливо различала человечий стон среди гула, различала одно-единственное слово: Андар. Вот только сам он ничего не слышал.
Его лицо исказил страх – не за себя, глаза забегали, обшаривая темное пустое пространство, но Марья знала – там он ничего не найдет. Звук шел снизу. Она потянула его за собой, отпихнула с пути кость, ощерившуюся иглами, но те только вцепились в штанину, порвали с треском, норовя до кожи добраться.
Андар подхватил ее на руки, словно она вовсе ничего не весила, и Марья поджала ноги, лишь бы подальше от костей оказаться.
– Туда.
Повинуясь ее жесту, Андар бросился вперед, и под его шагами кости крошились и осыпались мелкими кристаллами. Они скрипели, и если закрыть глаза, то можно представить, что это снег скрипит под ногами, а мороз покалывает кожу, и снова вокруг парк, украшенный к Новому году…
Марья глаза не закрывала.
Лучше кошмар наяву, чем медовая сказка во сне.
Звук изменился, все больше и больше походя на низкий, глубинный стон, и теперь уже Андар и сам его слышал. Словно кто-то долго подбирал частоты, пока наконец не нашел нужную. Здесь костяные лозы вперемешку с ребрами и черепами вздымались холмиком, и под ними что-то ворочалось, не в силах выбраться. Котенок черным шаром из меха и когтей налетел на него, зашипел и принялся остервенело раскапывать серое крошево, и Марья и Андар присоединились к нему, не замечая, как ранят руки и кровь стекает по пальцам.
Стоило расчистить верхний слой, и внизу показалось что-то темное и теплое. Андар сунул руки внутрь и, поднатужившись, вытащил из-под колючего одеяла старика. Все лицо его было покрыто мелкими царапинами, неглубокими, почти не кровящими. Глаза его закатились, только белки из-под ресниц светлели.
Тонкие белые нити тянулись к нему, словно леска или паутина, уходили под кожу. Марья рванула их, пытаясь оторвать, но они только и ее руки опутали, и тут же потянуло в сон. Силы таяли, хотелось опуститься на землю и закрыть глаза, стать очередным цветком на костяном поле: позвоночник-стебель и бутон-череп, лучевые кости расщепятся в листья и покроются шипами… И будет Марья белая, костяная, из колючих кристаллов, шипов и костей, ни кожи, ни крови, до самого остова высушена. Протянет серые ладони, обнимет себя – еще живую, и в вечный сон убаюкает.
Марья до крови прикусила щеку, и резкая боль помогла на короткий момент сбросить усыпляющий морок. Его хватило, чтоб очнулся монстр, рванулся наружу, забился в тенетах, и те зазвенели, не выдерживая его ярости, его упорства и желания жить.
