– Слава богу, – ответил Александр.
– Воруют много ли? – продолжал Николай Павлович.
– Не без этого, – так же коротко отвечал Александр.
– А где у нас не воруют? – вставила Мария Николаевна. – Есть хотя бы одно учреждение в нашем государстве, в котором не воруют?
Николай Павлович стиснул зубы, но сдержался.
– Борись беспощадно, – сказал он Александру. – Лишь в тебе, да в себе я могу быть уверенным.
– Кто же в этом виноват? – дерзко спросила Мария Николаевна.
Александра Фёдоровна взяла её за руку, но было уже поздно: Николай Павлович вскочил из-за стола и закричал:
– Я виноват? Я?! Да что бы вы без меня делали – вы, все?! Если бы не я, всех бы вас разогнали, кто стал бы вас терпеть? Не говорю уж о наших взяточниках, ворах, казнокрадах, но даже вы, либералы, – кому вы нужны? Думаете, Европа примет вас с распростёртыми объятиями – как бы не так! У неё своих либералов хватает, почище вас, а вы для неё, как были варварами и дикими московитами, так ими и останетесь. Не будь меня, вы давно бы были у Европы в услужении, вымаливая каждую копейку! Нет, только великая Россия способна противостоять европейским разрушителям, мечтающим превратить её в свою колонию, – и пусть в ней будут взяточничество, воровство и казнокрадство, но она останется величайшей державой на земле!
Сильнейший приступ кашля прервал его: Николай Павлович схватился за грудь и стал задыхаться.
– Выпей воды! – встревожилась Александра Фёдоровна, подавая ему стакан.
Николай Павлович с трудом отпил несколько глотков; рука его дрожала.
– Не позвать ли доктора? – спросила Александра Фёдоровна. – Тебе худо, Николас?
– Ничего, пройдёт, – с трудом проговорил он. – Тридцать лет я правлю Россией, и вот теперь, в самый тяжкий момент, могу ли я оставить её?
Снова наступило молчание, лишь слышны были вздохи Марии Александровны: «Мой бог, мой бог! Что же это с батюшкой?».
– Да, Александр, хотел я передать тебе Россию устроенной, счастливой и спокойной, но Бог судил иначе, – вдруг сказал Николай Павлович. – Сдаю тебе мою команду не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот.
– Ты будто хоронишь себя, Николас, – что ты?! – с испугом воскликнула Александра Фёдоровна.
Ничего не ответив ей, он поклонился всем и пошёл к выходу.
– Николас! – позвала его Александра Фёдоровна, но он уже скрылся за дверями.
По пути в свои покои Николай Павлович увидел четырёх человек, одетых в чёрные глухие сюртуки, застёгнутые под горло, – так обычно одевались гробовщики. Он вздрогнул:
– Вы кто, зачем тут?
К ним подбежал пятый человек, одетый почему-то во фрачную пару:
– Виноваты, ваше величество! Ошибка вышла: истопник во дворце помер – угорел, пьяный был, видать… Пошли вон! – закричал он на людей в чёрных сюртуках. – Куда вас на глаза императору занесло!
– А, истопник, – ну, царствие ему небесное, – сказал Николай Павлович и пошёл дальше.
В его комнатах ждал Фёдор.
– Одеваться на бал прикажете? – спросил он.
– Нет, не поеду, – Николай Павлович снял парик с головы, стёр пудру и румяна с лица, и вытащил полковничьи эполеты из петель на плечах мундира. – Пойду, прилягу. Вели позвать Варвару Нелидову, пусть со мной посидит…
* * *
Император Николай Павлович умер 18 февраля 1855 года. Его смерть мало у кого вызвала сожаление; пространные скорбные некрологи, появившиеся в правительственных газетах, не были восприняты населением. Напротив, по всей России ходило короткое стихотворение Фёдора Тютчева, дипломата и поэта:
Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые, и злые, —
Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
А в перехваченном Третьим отделением письме Тютчева к жене, были ещё более резкие строки: «Для того чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего долгого правления, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и всё упустил…».
Алексей Орлов приказал завести на Тютчева дело, но вскоре Россия потерпела поражение в Крымской войне, и обстановка в стране настолько ухудшилась, что жандармам стало не до стихов какого-то поэта…
