«Это совершенно невозможно понять».
Его Лондон был совершенно реален, он всё ещё горел, и над ним по-прежнему витала опасность. С каждым вдохом Кристофер ощущал запах горящего масла из доков и плавящегося асфальта. Каждое утро, просыпаясь, он смотрел в окно на краны и буксиры у реки, на автомобили и автобусы, на электрические провода и белые дорожки, которые оставляли в небе истребители. Но в глубине души он скучал по старому городу с его конными повозками и факельным освещением и по сестре, которая ждала его на набережной.
Кристофер снова встряхнул головой и резко прошептал сам себе:
– Хватит уже! Быть здесь и сейчас, с мамой и папой – всё остальное не важно.
Они с мамой несколько дней сдерживались и лишь потом засыпали отца расспросами. Он рассказал им, что, когда фашисты вторглись во Францию, он был на аэродроме где-то в глубине страны. Лётчики улетели домой, а наземным бригадам пришлось ехать через всю страну по дорогам, переполненным беженцами. Его фургон был обстрелян с воздуха, и они ужасно долго пробирались на побережье, в безопасное место. Он многого не рассказал им и никогда не расскажет. О мирных жителях, расстрелянных самолётами люфтваффе, о добрых людях, которые их прятали, о рыскавших по французским деревням людях в серых мундирах, о тёмных ночах в утлой лодчонке посреди моря, о боли. Он выглядел таким хрупким, словно любой порыв ветра мог сбить его с ног. Двигался он медленно, а поднимаясь по лестнице, тяжело опирался на перила. Мама очень трогательно заботилась о нём и обежала все окрестные магазины в поисках различных лакомств, которые можно было достать по талонам.
– Они тебя в госпитале что, не кормили, что ли? – говорила она. – Чуть-чуть получше питаться – и ты снова будешь здоров как бык.
Это была неправда, и они все прекрасно это понимали. Папина нога уже никогда не будет здорова, а голова к концу дня раскалывается от боли. Но это не имело никакого значения сейчас, когда он каждый вечер, как всегда, читает газету, сидя за столом на кухне. Смеётся над карикатурами. Потягивает чай из любимой чашки. Поднимает взгляд каждый раз, как Кристофер входит в комнату, и каждый раз вновь и вновь удивляется, словно давно его не видел.
– Ты изменился, – сказал как-то папа.
– Пока тебя не было, я вырос на десять сантиметров.
– Я не об этом, – покачал головой папа. – Во-первых, ты стал резче.
Кристофер ухмыльнулся:
– Я от мамы научился.
Мама обняла его за плечи и проговорила:
– Думаю, мы все изменились. Мы столько всего пережили.
«Вы даже представить себе не можете сколько», – подумал Кристофер.
– Ну, я понимаю, – кивнул папа. – Но вы-то двое были тут, в безопасности… Хранили огонь домашнего очага.
Он встряхнул газету, чтобы она сложилась посредине, и положил её на стол перед собой. «НАЦИСТЫ СВИРЕПСТВУЮТ», – гласил заголовок на первой странице. Мама и Кристофер переглянулись.
– Не торопись, – сказала она. – Ты не знаешь, что из себя представляет нынче домашний огонь.
И, выйдя из дома, она пошла вниз по улице, напевая себе под нос «Пусть ярко горит мой очаг».
* * *
Странное чувство – входить как ни в чём не бывало в школьные ворота после всего, что случилось в последнее время. Кристофер внимательно рассматривал окрестности. Та же площадка с растрескавшимся асфальтом. Та же облупившаяся краска. То же пятно плесени на потолке в углу класса.
А вот лица не те же. Некоторые уже никогда не придут в школу. Люси Аткинс и вся её семья погибли при бомбёжке. И Мэри Лукас тоже. Терри Смит и его младший брат лежат в больнице с обширными ожогами, и пока непонятно, удастся ли им выкарабкаться.
Мисс Чиппинг решила не проводить перекличку. Она боялась той тишины, которая повисла бы при озвучивании их имён, с ужасом представляя себе испуганной и умирающей маленькую Люси; или Терри, мучающегося от боли на больничной койке. Мысль об очередной ночной бомбёжке, о новых страхе и бессоннице казалась невыносимой. Но впереди было ещё много таких ночей, и каждый знал это. Никогда ещё не было в классе так тихо.
Кристофер ждал, но никто не раскрывал рта. Вид у мисс Чиппинг был такой, будто она только что плакала. Может, так оно и было. Он посмотрел в окно. Горящие склады у реки всё ещё дымились, и повидавшие виды пожарные машины с трудом протискивались по засыпанным щебнем улицам. Пепел застилал небо, как тучей. Мир очень изменился. Все они изменились. Но никто, кроме него, не знал того, что знал он. Не делал того, что делал он. Никто.
Но Кристофер не мог ни с кем поделиться. Как бы это могло выглядеть? «Ни за что не угадаешь, что со мной было. Я путешествовал во времени. Честное слово».
Старшие ребята даже договорить ему не дадут. И будет опять как в те времена, когда они портили его обед и кидали под ноги бумажные бомбочки.
«Я всё равно не смогу ничего доказать. Никто мне не поверит. Я и сам с трудом себе верю».
– Доброе утро, класс, – наконец выговорила мисс Чиппинг. Голос её дрожал.
– Доброе утро, мисс, – хором ответили ребята.
– Я очень рада вас видеть, – произнесла она, стараясь придать голосу весёлые нотки, и вздохнула. Кого она пытается обмануть? Эти дети повидали уже больше, чем многие взрослые. Они заслужили человеческое отношение. Пора признать, что происходящее ужасно.
– Давайте подумаем о наших друзьях, которых нет с нами сегодня, – сказала она, вставая и переводя взгляд с одного лица на другое. – Давайте вспомним их поимённо. Я думаю, это наш долг перед ними. Те, кто молится, могут помолиться за Люси, за Мэри и за несчастного Терри.
Все склонили головы. Несколько человек всхлипнули. Джинджер громко высморкался. Кристофер сглотнул комок в горле и уставился на свои руки. Глаза его остановились на римском кольце, надетом на большой палец, и мысли вновь унеслись к друзьям, оставшимся в том, другом Лондоне. Увидит ли он их ещё когда-нибудь?
* * *
Он уже давно боролся с искушением попытаться найти их. И вот сейчас, в школе, когда ему полагалось думать о битве при Гастингсе и других подобных мелочах, он вместо этого всё трогал кольцо, представлял ту дверь в подземелье и думал о том, не перенестись ли опять в прошлое. Это так легко – достаточно однажды вечером спуститься в бомбоубежище. Обязательно прихватить с собой фонарик. Никто ничего не заметит. Если не будет бомбёжки, там вообще никого не окажется. И он снова найдёт эту дверь. Кольцо укажет ему путь.
Он только проверит, как там дела у семейства Тикпенни и у мэтра Мерримана, и мигом вернётся в 1941-й, раньше, чем кто-то успеет его хватиться. Прошлый раз на то, чтобы перенестись на несколько сотен лет в прошлое, ему понадобилась всего минута.
«Что в этом плохого, собственно? Там тоже остались друзья. Что, если их дома сгорели в Великом лондонском пожаре и им некуда податься? Что, если они по мне скучают?»
