– Ты ведь не хочешь, чтобы эта тележка врезалась прямо в тебя! – запротестовал Пип. – От тебя тогда… Горбо, нет! Я не позволю! Слушай, нá вот, возьми Тигра. Я знаю, что делать, но у нас очень мало времени.
Деревья здесь подступали к бывшей кромке воды, и ветви простирались над сухим руслом. Пип посмотрел вверх на тележку – она была теперь гораздо ближе, – затем на ветви, оценил высоту и расстояние. Спустя секунду он был уже на дереве и стал карабкаться вверх, словно цирковой мальчик, каким он когда-то и был. Ползя по намеченной ранее ветви, Пип чувствовал, как сильно колотится его сердце, а ещё он чувствовал знакомое кипение в жилах. В прежние времена это кипение было кошмаром его жизни – не от страха перед падением, а от мысли о том, что отец сделает с ним, если он допустит ошибку. Если теперь он и боялся чего-то, это был страх перед тем, что может случиться с Флорой. Но здесь не было отца с его свирепым взглядом, под которым Пип казался себе глупым и неуклюжим; он сможет сделать то, что задумал; Пип знал, что сможет.
Он повис на руках, ощущая под пальцами кору дерева. Выдержит ли ветвь? Пип надеялся, что выдержит. Тележка была уже очень близко. Поймёт ли Флора, что ей нужно сделать? Да, Флора всегда знала, слова ей были не нужны. Лишь бы она вовремя увидела его.
«Раскачивайся. Помни о ногах. Подтянись. Зацепись коленями. Свесься. Раскачивайся».
И вот уже тележка, а в ней Флора, с бледным лицом и развевающимися волосами. Она увидела его вовремя и потому уже поднялась на ноги, но стояла она нетвёрдо, придерживаясь рукой за борт тележки, чтобы сохранить равновесие.
«Не дрожи, Флора. Встань в полный рост. Дотянись до меня…»
Она поняла. Собравшись с духом, Флора вытянула вверх связанные руки, и… Пип поймал её.
Они втроём стояли на берегу и смотрели, как тележка катится своей страшной дорогой. Она уходила всё дальше и дальше, и наконец, у самого подножия холма, там, где русло делало поворот, тележка врезалась в берег. Послышался треск дерева; то, что осталось от барахла вдовы Мелдрум, взметнулось в воздух, а затем осыпалось на землю. Искорёженная тележка лежала на боку, одно колесо всё ещё вращалось.
– А что, если бы в ней была я? – Флору трясло. – Что, если бы вы не подоспели?
– Конечно же, мы подоспели, – сказал Пип.
– «Что, если» не считается, – объявил Горбо, развязывая руки Флоры. – Кстати, очень хорошая верёвка. Не возражаешь, если я возьму её себе? Важно не «что, если», а «что есть». Вот сейчас здесь есть мы, и мы снова вместе – все трое.
– Хм… кажется, нас четверо, – сказал Пип, показывая рукой. – Смотрите.
К ним вприпрыжку нёсся Голифос. Он мчался по склону, размахивая руками, чтобы удержать равновесие.
– Если бы только у меня были мой лук и стрелы, – простонал Горбо. – Я нашпиговал бы его стрелами так, что он стал бы похож на диковраса, но… погодите… ну-ка, ну-ка… да, это возможно… Я думаю, – сказал Горбо с чрезвычайно удивлённым видом, – что у меня наконец-то появилась идея.
Стянув с плеча свою верёвочную сумку, он принялся распускать её.
– Вот, держи. – Он передал свободный конец Флоре. – Обвяжи верёвку вокруг того дерева – примерно вот на такой высоте, – и вы двое натяните её как можно сильнее. Не отпускайте!
Разматывая на ходу остатки сумки, Горбо поскакал по камням через русло реки к деревьям на другом берегу.
Голифос тяжело бежал вниз по холму. Его лицо было багровым от злости.
– Где она? – рычал он. – Недобрая Девочка. Мамоцка хочет, чтобы я её вернул. Мамоцка очень сердита. И она рассердится ещё больше, если я не поймаю Девочку. И я должен принести мамоцкину пузырную волынку, и её лучший котел, и маринованное сердце, и пурпурновую шляпу, но главное – Девочку.
Устремив глаза вперёд, рыща взглядом по берегам, великан не смотрел под ноги. Верёвка, натянутая через сухое русло, пришлась ему на голени. Голифос пошатнулся. Голифос закачался. Голифос взревел – и рухнул на землю.
– Ой-ой, – вздохнула Флора. – Второй раз за день. Бедный старина Голифос.
Раздался тяжёлый топот копыт. Послышались крики. Огибая холм, показались скачущие рысью всадники, за ними бежали страусы, а следом, галантно держась позади, шествовала Команда «Летучего голландца» с мушкетами наизготовку.
– Вы немного опоздали, – сказал им Пип. – Мы уже спасли Флору.
– С дороги! – Сэр Персиваль обнажил меч. – Я сражу этого великана.
– Вообще говоря, нет, – сказала Флора. – Не сразите.
Она опустилась на колени рядом с Голифосом, и тот повернулся к ней лицом. Флора немного поколебалась, завидев совсем рядом ужасные, когда-то-грызшие-детей зубы, но из носа великана шла кровь, а в глазах стояли слёзы.
– Извини, – сказала Флора Голифосу. – Извини, что я связала твои шнурки. Извини, что из-за меня на тебя накричала твоя мама. Извини, что мне пришлось снова уронить тебя. Просто лежи спокойно и не делай никаких глупостей, и тогда никто тебя не сразит. – Она строго взглянула на сэра Персиваля. – Знаете ли, ему многое пришлось вытерпеть, поскольку его мама – ведьма. Родители не должны быть недобры к своим детям, – объявила Флора. – Если они, конечно, хотят, чтобы дети кем-нибудь стали. Очень трудно вырасти хорошим, обаятельным и умным человеком, если люди, которые, казалось бы, должны понимать, что можно, а что нельзя, поступают так, что внутри себя ты чувствуешь прямо противоположные вещи.
Если Флора при этом думала о своей матери, с её жемчугом, вечеринками и идеально напудренным носом, то Пип вспомнил отца – надутого, переполненного яростью, вечно кричащего, вечно повторяющего одни и те же слова: «никчёмный… глупый… зряшная трата места…»
– А вы знаете, она права, – сказал Пип.
– Приказ Короля, – стоял на своём сэр Персиваль. – Эта зверюга – людоед.
– Уже нет, – твёрдо сказала Флора. – Все делают ошибки. Но мы можем меняться.
– Истинно так, – сказала Королева Чести. – Ты говоришь как снерг.
– Парень заслуживает второй шанс, – согласился Капитан Вандердекен. – Крепкий юноша. Из него получится отличный тубист.
– Мы отведём его в «Солнечную бухту», – решила Флора. – Мисс Ваткинс разберётся, что с ним делать.
По телу Голифоса прошла дрожь.
– Только не Ваткинс, – захныкал он. – Ваткинс злая. Она сделает мне больно. Опять будет трясучка и дерготня, все мои зубаки расшатаются и будут трещать в моей голове. Она сделает так, что они вывалятся, и я больше никогда не смогу жевать детишек.
– Ты можешь хотя бы сейчас попытаться не говорить о жевании детишек? – шепнула Флора ему на ухо. – Это вряд ли поможет. И потом, я думаю, есть много другой еды, которая гораздо лучше на вкус, – ты просто никогда её не пробовал.
Но Голифос всё еще дрожал.
– Злюка, злюка, Ваткинс злюка, – твердил он. – Противная. Так сказала мамоцка. Мамоцка луцце знает.
