Спрятавшись за свою волшебную кружку, Бориска с ужасом смотрел на предстоящую гибель своего боевого командира. Тот ухмыльнулся и подмигнул.
— В бой идут одни старики!
Даже почти немой швед с восхищением вслух вспомнил своих скандинавских богов и чертей, когда Глеб, закусив блестящими зубами прозрачное стекло стакана, в три глотка опустошил его.
— А теперь ушицы! Николас, дай-ка мне еды поболе!
Уха действительно удалась.
И три больших трески были разделаны правильно, по справедливости, каждому досталось по сочному постному куску. И камбалу резали в котел помельче, она была послаще и нежнее, и рыбьи головы и плавники варились дольше, взвар наверху блестел круглыми толстыми пятнами жира. Лавровым листом скомандовал лично Глеб, три минуты на финише, не более — потом приправу за борт, чтобы кушанье не горчило.
Первый парадокс случился через полчаса.
Водка еще не окончательно пропала со стола, ухи тоже было почти половина котла, а черный хлеб уже кончился! Белые батоны целиком скучали на дальнем подносе, а родная черняшка исчезла со всех тарелок. Бориска полез в машину за резервом.
— Послушай, Глеб, я все время путаю Бадди и Мерфи. Как их различать-то, а то я боюсь чего-нибудь неправильного не тому сказать. А?
В самом деле, шведский профессор и молодой англичанин были очень похожи.
Толстенький краснощекенький Бадди имел большую розовую лысину на голове. Глазки у него были узенькие как щелочки, а бровей почти совсем не было, отчего лицо его казалось очень веселым и добрым. Только вот, в отличие от Мерфи, профессору природа подарила сильно крючковатый нос, а у Мерфи был просто тоненький крохотный носик. Англичанин был неспешен, а Бадди всегда стремился одновременно делать несколько дел. При этом все эти свои многочисленные дела Бадди воплощал в жизнь с таким усердием, что пот буквально струился с него, скатываясь ручейками с лысины прямо по щекам и затылку за шиворот. На шее профессора постоянно висело личное розовое полотенце с нарисованными зверюшками. Он то и дело хватал его и одним махом вытирал размокревшую лысину, стараясь захватить при этом и свою толстую шею.
— Бадди похож на стервятника. И с полотенцем. Запомнил, не оконфузишься?
— Даже записал.
После ухи, не вставая из-за стола, уставшие люди мощным хором спели несколько немецких народных песен. Пустив слезу, маленький ирландец пробовал было исполнить что-то свое, родное, тоненькое, но дал такого неправдоподобного петуха, что коллектив дружно расхохотался. Зато все внимательно выслушали, как капитан Глеб душевно вывел «Белым снегом, белым снегом». Зааплодировали, засвистели с одобрением и тут же разноязыко попросили спеть данную песню еще раз, но уже во множество голосов.
В половине десятого, к закату солнца, Глеб скомандовал ставить на огонь картошку.
Мужикам было уже хорошо.
Вытащив из пустого котла голову трески, Глеб положил ее на блюдо перед собой и стал, не спеша, разбирать, смачно обсасывая отдельные косточки. Молча моргающий напротив него Стивен Дьюар минут пять наблюдал за интересным и загадочным пиршеством, за демонстративно беспощадным удовольствием Глеба. Потом ирландец вскинулся и потребовал себе такую же. Демон Бориска грохнул на стол перед Стивеном другое блюдо, с другой, более гигантской тресковой башкой.
«Поединок Руслана… Только не подавись, пожалуйста, ботанический ты мой».
Еще полчаса прошли в погружении маленького человека в большую треску. Ирландец кряхтел, сопел, поднимал под каждый тост свою кружку и, в конце концов, одолел все-таки рыбу. Но до палатки доплелся неуверенно и также невразумительно отошел там ко сну.
Испанская морская закуска приготовилась быстро и просто.
Глеб сделал все именно так, как его учили в Санта-Крусе наши рыбаки-подменщики, торчавшие тогда на Канарах уже восьмой бесполезный месяц.
На большую сковороду следовало уложить слоями крупно порезанные очищенные картофелины, куски трески, располовиненные луковицы. Конечно, сухопутный лук невозможно было даже и сравнить с тем, тропическим! Средиземноморские луковицы, что доставались им в море как долгожданный скоропортящийся продукт, были размером с хорошее яблоко, сочны и ароматны. Многие из моряков ели их тогда просто с хлебом, хрустко откусывая большие куски и макая горбушки в соль. Но и сегодняшние, земные, были достаточно приятными на вкус, чтобы никак не испортить знаменитое кушанье.
Слои были поочередно щедро посолены и наперчены.
Тяжелая крышка закрыла до краев заполненную сковороду и ее водрузили на медленный огонь костра.
За баловством и песнями прошло нужное время.
Некоторые из туристов курили, огоньки мелькали около дальних темнеющих стен. Дуайен этого странного сообщества, бородатый немец вытащил из своего рюкзака губную гармошку. Получалось у него вроде ничего, не нудно и по-музыкальному правильно.
Хиггинс воткнул в себя толстый огрызок сигары и мечтательно им попыхивал, раскинувшись на песочке около костра.
Из ближней палатки доносились слова.
— …Моему личному доктору уже восемьдесят пять. У него и отец, и дедушка были урологами в Вене. Знаменитые! А сам он может без всякого осмотра, просто по звуку струи в соседней кабинке мужского туалета, определить какого размера простата у того парня, который там в это время мочится!
Тарелка Николаса с самого начала трапезы была явно перегружена в порыве голодной жадности. Никто уже не сидел за столом с целью еды, а он все еще продолжал чавкать ушиными остатками. Богатырь отошел от приступа проклятой морской болезни и уверенно возвращался к правильному существованию, без страданий и унижений. Только вот выглядел он при этом не очень симпатично. Николас ел порывисто, прямо-таки страстно, но густая борода вокруг его рта словно бы специально была предназначена затруднять и обезображивать такой лихой процесс приема пищи.
Закончив кушать, он задумался, икнул и принес от палаток тот самый невостребованный старинный кирпич.
Никто на него особо не смотрел, да и славы парню, в общем-то, и не требовалось.
Еще раз приятно поковыряв пальцем во рту, Николас встал с бревна, поднял тяжелый кирпич над головой и грохнул его о свой затылок.
Неожиданный залп заставил Хиггинса обернуться, из палатки встревоженно выглянул Макгуайер.
Невозмутимый голландец потер верхушку своей лохматой головы, смущенно разводя руками. Аккуратно положил около огня половинки темного кирпича и потянулся к тарелке с малосольными огурчиками.
Все вернулись к своим занятиям.
— Я больше вашу рыбу не хочу есть! У меня аллергия.
Стоя перед сидящим на бревнышке капитаном Глебом, О'Салливан пытался диктовать ему свои гастрономические условия.
Глеб понимающе пожал плечами.
