Годелл потянулся к пистолету, тяжело перекатился на бок и угрожающе потряс оружием. Толстяк стоял на коленях посреди общей суматохи, пытаясь вернуть себе дыхание. Проповедник сидел на брусчатке, медленно качая головой; из-под волос у него сочилась струйка крови, а глаза метали в Нелл темные молнии, исполненные ненависти и боли. Кучер брогама лежал недвижно, запутавшись конечностями в спицах заднего колеса, которое защемило ему ногу в тот самый миг, когда лошадь одним рывком смела его с уютного насеста на спине Годелла.
Схватку, разумеется, следовало счесть завершенной, но Годелл медлил в замешательстве. Тащить ли с собой старика? Но Нелл уже шагала прочь, унося с собою его любимую трость. Небо было ясным и серым, в утренней тиши слышался цокот копыт: приближался чей-то экипаж. Для острастки Годелл еще раз взмахнул пистолетом и поспешил вслед за Нелл Оулсби. Оглянулся он, лишь миновав перекресток с Лексингтон-стрит двумя кварталами дальше: две уродливые фигуры живых мертвецов высились над своим поникшим, неловко скрючившимся хозяином.
IX
БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ БИЛЛ КРАКЕН
Уиллис Пьюл стоял, навалившись грудью на перила набережной, и озирал суету Биллингсгейтского рынка. Солнце успело приподняться над линией горизонта и сквозь просветы в облаках ласкало рыжеватыми бликами тихие воды Темзы. Мокрые от дождя булыжники улиц были умилительно чисты. При других обстоятельствах утро могло показаться довольно приятным, учитывая идиллический пейзаж дока: мачты и снасти парусников тянутся в бледно-лиловую вышину над рядами качающихся у пристани рыболовных судов, а сотни рыбаков заняты выгрузкой на берег ночного улова. Все бы хорошо, но Пьюлу так и не удалось сомкнуть глаза прошлой ночью. Нарбондо желает получить нового карпа, да поскорее; его собственный экземпляр погиб от воспалении плавательного пузыря. Вылазки в океанариум никак нельзя устраивать по два раза на дню. Имелись шансы, что рыбоводы из хозяйств Клингфорда выставят карпов на продажу в Биллингсгейте. Если те окажутся свежими и не начнут сохнуть еще по пути сюда, у компаньонов появится надежда все-таки преуспеть в возрождении Джоанны Сауткотт из могильного праха.
Горбун еще долго рвал на себе волосы, стоило старику уйти, прихватив с собою и Нелл Оулсби. Нарбондо из ума выжил, если взаправду считал, что им удастся хоть как-то расшевелить груду костей на мраморной крышке стола, но еще большим безумием было доверять Шилоху в части исполнения его стороны сделки. Проповеднику ничего не стоило надуть их, а власть его все усиливалась. Пьюл видел, как с полдюжины его обращенных бродили по рынку; многих немедля приставляли к делу — заворачивать рыбу. И никто из этих приверженцев, кажется, не был мертвецом, оживленным стараниями Нарбондо. Даже самый нелепый, надуманный и мерзкий культ способен обрести иллюзорную весомость просто за счет количества адептов.
Пьюл задумался, как раскроются его возможности, если он свяжется с Шилохом, станет обращенным. Он мог бы проделать это втайне, не порывая с Нарбондо, и тогда уже стравливать этих двоих, как вздумается… Пьюл уставился в свой кофе, не слыша свиста, криков и воплей нагруженной корзинами толпы вокруг.
Бессонная ночь скверно отразится на коже. Пьюл рассеянно потрогал бугор на щеке. Вся столетиями накапливавшаяся мощь алхимической науки в его распоряжении — а он, похоже, не может положить конец этим чертовым угрям с прыщами. Камфорные ванны едва не удушили его насмерть. От горячих компрессов с ромом, с уксусом и — Пьюл содрогнулся при воспоминании — с мочой на его лице высыпали пузыри, и прошло добрых два месяца, прежде чем он смог выходить, уже не опасаясь, что народ на улицах перешептывается и тычет пальцами за его спиной. Хотя они, наверное, все равно так делали, подонки…
Праздно почесав нос, Пьюл принюхался к кофе, чей пряный пар едва маскировал запахи водорослей, идущие от моллюсков, устриц и потрошеной рыбы, — запахи, огромным покрывалом облекавшие весь рынок. От запаха рыбы — мертвой рыбы, вытащенной из воды, — его уже мутило.
Кто-то похлопал Пьюла по плечу, и он неприветливо уставился в серьезное лицо юноши в кепке и шейном платке. В руке молодого человека шелестела страничками тонкая брошюра.
— Прошу прощения, — рассеянно улыбаясь, сказал юноша. — Прекрасное утро, да? — и огляделся по сторонам, будто повсюду вокруг громоздились доказательства этих слов. Пьюл с досадой смотрел в его чистое лицо. — Я подошел, чтобы предложить спасение, — сообщил юноша. — Так легко обрести его, верно?
— Ну, даже не знаю, — совершенно честно ответил Пьюл.
— Между тем это так. Оно повсюду: в рассвете, в реке, в дарах моря…
Юноша театрально повел рукой, указывая на тележку на пирсе под ними, набитую свежевыловленными кальмарами. И все это время не переставал улыбаться взъерошенному Пьюлу, рассеянно потиравшему созревающее воспаление на кончике носа. Довольный удачно приведенным примером в виде кальмаров, юноша отер собственный нос, хотя в том не было никакой нужды.
— Я принадлежу к Новой церкви, — объявил он, протягивая алхимику стопку брошюрок. — К той Новой церкви, которую никогда не назовут старой.
Пьюл заморгал, не сводя с него глаз.
— А знаешь почему?
— Нет, — признался Пьюл, снова потянувшись к носу.
Словно бы под магнетическим воздействием, юноша тоже взялся тереть собственный нос — полагая, видимо, что сбоку к нему прилипло нечто, устоявшее в прошлый раз. Заметив этот жест, Пьюл ощутил, как лицо начинает багроветь. Этот дурачок что, посмеяться над ним вздумал? Скрипнули зубы.
— Какого рожна тебе от меня надо? — выкрикнул он.
Враждебный натиск Пьюла чуть не отбросил юнца назад, но тот быстро вернул себе уверенность, расправил плечи и заулыбался шире прежнего.
— Конец близок! — с довольной усмешкой объявил он. Мысль об Армагеддоне явно приводила юношу в восторг. — У тебя остались считанные дни, чтобы спасти свою бессмертную душу. Говорю же, Новая церковь укажет верный путь. Наш пророк Шилох, Новый Мессия, он и есть этот путь! Он поднимает людей из могилы! Дарует мертвым искупление! Он…
Пьюл уже не мог этого выносить.
— Так ты говоришь, я должен обратиться, чтобы спасти себя? Склоняешь к обращению этим своим шантажом?
Юнец глазел на него. Невероятно, но улыбка сделалась даже шире.
— Я говорю, — возвестил он, бездумно поднося руку к своему носу, — что лишь он, рожденный не от мужчины, сможет прекратить твои страдания, сможет поднять…
С этими словами юноша возложил свою ладонь на лоб Пьюла, словно врачуя его душу здесь и сейчас, посреди толчеи тяжело ступающих людей с корзинами угрей и акульих голов. Прикосновение ко лбу действительно прошибло измученного Пьюла, но несколько иначе, чем было задумано.
Испустив проклятье, Пьюл уронил чашку, выхватил стопку брошюр из рук юноши и швырнул их все на камни набережной.
— Дрянь!.. Пустая болтовня!.. Мусор!.. — визжал Пьюл, вытанцовывая на брошюрках, сминая их подошвами и раздирая каблуками. Нагнулся, подхватил охапку книжиц и швырнул через перила, и ветер весело погнал их прочь, кружа, будто грошовые детские забавы. Пьюл же выдал на радостях еще с полдюжины коленец; глаза круглые, как блюдца, рот перекошен яростью.
