Пьюл снова приподнялся над кустами. Понятно, что толпа уже давно устала шарить по лесу. Кажется, вокруг не было никого, кроме тощего мужчины в синих бриджах, чистившего в лохани треску на задах рыбной лавки. Пьюл выбрался из своего убежища сквозь прогалину в подлеске и зашагал по улице — деловито, как ему казалось, отнюдь не напоминая преступника, уходящего от погони. Мужчина с треской скоблил свою рыбину, не обращая на него внимания. Столь же деловито Пьюл свернул за угол рыбной лавки, увидел, что впереди улица пустынна, и побежал к железнодорожной станции, придерживая норовившие размотаться бинты рукой.
За квартал до станции он перешел на шаг: времени у него предостаточно, а привлекать излишнее внимание опасно. Локомотив разводил пары на путях у открытой платформы. Не так уж много пассажиров рассаживалось по вагонам. Усталого вида мужчина с усами торговал вразнос лепешками и кофе — подавал их в окна. Пьюл готов был убить за лепешку, в самом буквальном смысле слова. Он пребывал в отвратительном настроении, которое голод ничуть не сглаживал.
Стальные ступени вели к вагону второго класса в десяти футах впереди. Никто не закричал, никто не бросился на него с кулаками. Пьюл швырнул монетку лениво прохаживавшемуся по платформе мальчишке-газетчику, запрыгнул в вагон, отыскал свободное купе и спрятался за развернутой газетой. Лучше не высовываться, решил он, пока они не окажутся хотя бы на полпути к Лондону.
Поезд двинулся было вперед, но тут же резко встал, шипя выпущенным паром. По платформе простучали шаги. Пьюл глянул поверх газеты и обомлел, увидев Лэнгдона Сент-Ива со слугой, поднимающихся в вагон. Он вздернул газету повыше. Если дверь в его купе откроется, он выскочит в окно. А что еще делать? Пистолета при нем нет. В следующий раз его не застанут безоружным, а он точно будет, этот «следующий раз», непременно будет.
Нарбондо устроит Пьюлу страшный разнос за то, что ему не удалось найти бумаги. Долгие часы потребовались на то, чтобы выжать из Кракена все нужные сведения: спиртное куда действеннее и куда опрятнее пыток. Пьюл охотно прибегнул бы к последним, но, поскольку они с Нарбондо не имели ни малейшего понятия, может ли Кракен хоть что-то им предложить, было решено оставить пытки напоследок. Кракен был упрямый старый хрыч, да еще и совестливый, но в конце концов выболтал все, рыдая в стакан. Пьюл усмехнулся за газетой и задался праздным вопросом, занял ли Сент-Ив купе в этом вагоне или прошел в следующий. Хотя какое это имело значение?
Пьюла захватила внезапная идея. Он мог бы выскользнуть из поезда, вернуться в поместье Сент-Ива и спокойно выпотрошить дом в отсутствие хозяина. Спалить усадьбу, если понадобится. Он поторопился, но теперь у него появился шанс. Он вскочил, уронив газету на пол, но стоило поезду снова дернуться, повалился на сиденье. Похоже, состав наконец тронулся. Пьюл распахнул дверь и высунулся в коридор — как раз вовремя, чтобы увидеть в нескольких ярдах перед собой спину слуги Сент-Ива, стоявшего в проходе и беседовавшего со своим господином через открытую дверь купе. Пьюл отскочил назад, а поезд снова остановился. Он что, обречен остаться в проклятом поезде? Лишиться второго шанса? Пьюл лишь плечами пожал. Какая разница, в конце концов? От его возвращения в усадьбу выиграет только Нарбондо. Горбун всегда остается в выигрыше.
— Горячие лепешки! — раздался крик под окном. — Кофе и чай!
Пьюл протянул шиллинг. Обсыпанный мукой торговец взвизгнул и уронил выпечку вместе с подносом и всем прочим прямо на перрон. Кофе разлился. Торговец взвизгнул снова.
— Прышелитц! — возопил он, заваливаясь на спину. — Чортов прышелитц!
В соседнем купе подняли оконное стекло. «Бринсинг!» — крикнул кто-то. В зыбкий утренний сумрак высунулась чья-то голова. Послав подальше осторожность, Пьюл высунулся и сам — на него глядел Лэнгдон Сент-Ив, от потрясения лишившийся дара речи. Поезд дернуло; Пьюл метнулся к двери. Торговец визжал, не переставая. Хасбро уже бежал к его купе, но Пьюл вцепился в ручку и распахнул дверь прямо у него перед носом, да еще и навалился плечом, рассчитывая свалить слугу Сент-Ива одним ударом. В соседнем купе, оказавшемся как раз за его спиной, сидела хрупкая пожилая женщина, не сводившая округленных в ужасе глаз с грязных бинтов на голове Пьюла. Ноги она поставила на низенький дорожный чемодан, вне сомнения, слишком тяжелый, чтоб поднять на багажную полку.
Пьюл мигом шмыгнул в ее купе, обеими ногами уперся в дверной косяк, потянул на себя чемодан старушки, вырвал из-под ее ног и выволок в проход, кляня их всех на чем свет стоит — и чемодан, и его владелицу, и Сент-Ива. И лишь подперев чемоданом распахнутую дверь, сообразил наконец, что усилия не стоят затраченного времени. Ругнувшись еще разок на прощание, Пьюл рванул в конец вагона и перемахнул в следующий, где слегка замедлил бег, мучительно соображая, куда, черт возьми, человеку спрятаться в движущемся поезде.
Деревья и луга проплывали мимо. «В крайнем случае, решил Пьюл, — придется прыгать». Лучше прямо сейчас, до того, как преследователи распутаются с дверьми и чемоданом. Никому из них и в голову не придет, будто он настолько взбешен, чтобы решиться на такое. Однако деревенский пейзаж летел мимо с изрядной скоростью — слишком опасно. Пьюл пробежал следующий вагон насквозь, потом еще один и угодил в третий класс. Этот вагон с двумя параллельными рядами деревянных скамей, установленных по ходу движения поезда, пустовал, если не считать единственного пассажира — мужчину в высоченной шляпе, клевавшего носом у прохода.
На коленях у этого типа стоял типичный ящик Кибла, и от этого зрелища Пьюл едва не задохнулся. Ему даже пришлось вцепиться в спинку скамьи, сражаясь с жестоким приступом головокружения. Что это могло значить? Какие жуткие игры затеяла фортуна, бросая ему в лицо эту перчатку?
За спиной нарастала лавина криков, а с ними и треск ломавшихся досок. Если не поспешить, все пропало, и виноват в этом будет он сам. Пьюл огляделся, едва дыша. Под сиденьями скамей разместились металлические багажные ящики разной степени сохранности. Он вцепился в свободно болтавшийся металлический пруток и начал его выкручивать, ожидая вот-вот услышать стук распахнувшейся двери и новую волну криков или того, что человек с ящиком — вполне вероятно, верный союзник Сент-Ива — проснется и отрежет ему путь к отступлению. Железный прут звякнул об пол. Пьюл схватил его, когда спящий уже начинал поднимать голову. Мужчина с ящиком на коленях едва успел разлепить один глаз, когда Пьюл хряснул его прутком по лбу, точно цепом, испустив протяжный вопль. Железо врезалось в голову мужчины и, кажется, застряло в ней, словно деревянная ложка в пудинге. Пьюл выпустил прут из рук и выхватил ящик с колен повалившегося вперед мужчины. Позади громыхнула дверь, и Пьюл без промедления бросился дальше, гигантскими прыжками пронесся по оставшимся вагонам, пока, оказавшись в тамбуре, не угодил в прохладные объятия утра. Дальше бежать уже было некуда. Он вжался спиной в дверцу, намереваясь удерживать ее, пока есть силы. Преследователи с воплями колотили с другой стороны, мимо Пьюла пролетали овцы на дрейфующих назад лугах.
Входя в плавный поворот, состав чуть сбросил скорость, и алхимик наконец решился. Зажмурившись, он катапультировался из летящего вагона, завывая, врезался в высокую траву и докатился до самого края пруда, к изумлению мирно пасшихся там овец. Полежал немного, воображая повреждения, нанесенные падением его селезенке или печени. Подвигал конечностями и ощутил себя совершенно целым. Ужасно гордый собой, Пьюл поднялся и зашагал через пастбище с видом человека, довольного проделанной за день работой.
