1) проект соглашения между США и Англией по вопросам Ленд-Лиза на 4-х страницах (документ получен резидентурой 1-го марта 1944 г.).
2) Меморандум министерства финансов по вопросам о послевоенных финансовых и торговых отношениях между СССР и США на 41 листе (документ получен резидентурой 15.11-44 г.). <...>
Эти материалы, в случае их своевременного получения нами, могли бы оказаться весьма полезными инстанции и, в частности, для нашей делегации на Международной валютно-финансовой конференции, происходящей сейчас в США.
Так же, почтой № 2, нам прислан секретный документ “Форен Экономик Администрейшен” о будущности Германии — на 12 страницах, полученный резидентурой 15. — 1944 г.
[462] Этот материал мог бы представить большой интерес для наших руководящих правительственных организаций и в частности для представителей в Европейской Консульской Комиссии.
Подобное положение об’ясняется значительной перегрузкой сотрудников резидентуры оперативной работой.
В целях правильного и своевременного использования добытых материалов, полагал бы целесообразным перевести из Лос-Анжелоса
[463] для этой работы нашего оперативного работника «ЮЛИЮ» в Нью-Йоркскую резидентуру.
Прошу вашего согласия.
ПРИЛОЖЕНИЕ справка на «Юлию».
НАЧАЛЬНИК 1 УПРАВЛЕНИЯ НКГБ СССР
КОМИССАР ГОСБЕЗОПАСНОСТИ 3 РАНГА
(ФИТИН)
14 июля 1944 г.»
[464].
Вот ведь, вульгарнейшие канцелярские проволочки, прямо-таки на уровне какой-нибудь конторы «Рога и копыта»! Хотя речь идёт о государственных секретах первостепенной важности!
А кто такая «Юлия», вопрос о переводе которой из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк обсуждают два комиссара госбезопасности, нарком и руководитель разведки, на 1119-й день Великой Отечественной войны? Конкретно — не знаем, но можно понять, что это — машинистка. Значит, вопрос о переводе машинистки из одной резидентуры в другую можно было решить только вот на таком высочайшем уровне.
Но это, думается, была далеко не самая большая трудность. Помните, мы говорили, что в УСС, на момент его основания, работало тринадцать тысяч человек. А что было у нас?
«В ноябре 1941-го штат 1-го Управления НКВД был сокращён до 145 человек, в ноябре 1942-го — до 135 человек. В мае 1943 года центральный аппарат разведки увеличился до 197 единиц»
[465].
Напомним, что в начале войны — в августе 1941-го — в Центре трудилось 248 сотрудников.
Но всё равно, всем трудностям вопреки, «команда Фитина» переиграла и американцев, и англичан, не говоря уже о тогдашнем главном противнике — спецслужбах гитлеровской Германии!
А вот — редкое свидетельство собеседника, общавшегося с Павлом Михайловичем в дни войны, его интересная и объективная характеристика, данная человеком, который был не только разведчиком, но и профессиональным литератором:
«Первая встреча с руководителем внешней разведки состоялась 12 сентября 1944 года, когда он принимал первую группу оперативных работников, срочно направлявшихся во вновь созданную резидентуру в Бухаресте. Эта точка прикрывалась аппаратом политического советника Союзнической контрольной комиссии. Павел Михайлович принял тогда заместителя резидента Нила Шустрова, до войны выполнявшего разведывательную миссию в Румынии, а также оперсотрудников Виталия Новикова, владевшего французским языком, и автора этих строк, знавшего немецкий. Начальник внешней разведки чётко и доходчиво объяснил наши задачи, осведомился, как мы себя чувствуем и не нуждаемся ли в чём-либо, и пожелал всяческих успехов. В заключение он поинтересовался, какие кодовые имена мы получили. И тут выяснилось, что у меня такого имени нет. Я первый раз отправлялся в долгосрочную заграничную командировку; на сборы и подготовку мы получили всего два дня, и в спешке все забыли о такой детали.
— Ну, это мы сейчас поправим, — улыбнулся Фитин. — Окрестить вас недолго. Какое имя вам нравится?
— Остап, — не раздумывая, брякнул я. Имя героя моего любимого романа “Двенадцать стульев”.
— Что ж, Остап так Остап.
На том и порешили...»
[466]
Известно, что Фитин в общем-то, особенно поначалу, был чисто политическим руководителем разведки — реальным оперативником он стал ближе к концу войны. И вот то, что он, чуть ли не единственным, вспомнил о необходимости присвоить разведчику оперативный псевдоним, — тому подтверждение.
А вообще момент-то оказался довольно непростой... Иной начальник в подобной ситуации мог бы безапелляционно заявить сотруднику, что тот не готов к командировке — вплоть до отстранения (конечно, не в военное время) от поездки. По крайней мере, мог бы здорово испортить настроение работнику, а всем тем, кто его готовил, «раздать» по выговору. Полно ж подобных начальников, в любой сфере деятельности, которые придерживаются именно таких методов, считая это необходимой «строгостью» и «требовательностью»! Вот только пользы от того на самом деле немного... Фитин же по-человечески обратил всё в шутку.
* * *
Теперь — несколько слов о личной жизни Павла Михайловича. Насколько мы помним, он был женат во второй раз, от этого брака у него были сын и дочь, а также в этой новой его семье жил Анатолий, сын Фитина от первого брака, которому в 1944 году было двенадцать лет.
Подробностей мы, опять-таки, не знаем, хотя понятно, что мальчику нелегко было ужиться с «другой мамой», в чужой фактически семье, потому как отец вечно был занят, да и Лилия, очевидно, гораздо больше времени и внимания уделяла своим маленьким детям, нежели приёмному сыну. Старшим сыном вообще быть труднее, а неродным — и подавно.
Кому принадлежала идея отправить Анатолия в суворовское училище, мы, конечно же, не знаем. Но к тому времени, кроме тех суворовских училищ, что относились к армии, и нахимовских училищ, что относились к флоту, были сформированы два суворовских училища войск НКВД — в Кутаиси и в Ташкенте. Причём если в «армейские» СВУ и «флотские» НВУ принимали преимущественно сыновей погибших фронтовиков, сирот, то в Кутаисском и Ташкентском училищах обучались, в основном, сыновья офицеров, генералов и других сотрудников органов и войск НКВД и НКГБ. С одной стороны — преемственность, а с другой — все эти сотрудники были либо на фронте, либо в оперативных отрядах за линией фронта или вели борьбу с диверсантами, бандитами, гитлеровской агентурой и прочей нечистью в нашем тылу. Так что не стоит считать создание СВУ специально для детей сотрудников НКВД—НКГБ какой-то особой привилегией. Форма одежды суворовцев СВУ НКВД отличалась от других училищ: при тех же чёрных мундирах погоны и лампасы были василькового цвета, а фуражки — как у сотрудников органов внутренних дел, с васильковой тульёй и краповым околышем. На погонах Кутаисского училища было написано «Кт СВУ», и потому местные мальчишки, умирающие от зависти, кричали суворовцам вслед: «Кутаиси-таракан!»
