Вернёмся, однако, к проблемам ИНО и повторим ещё раз, что существовавшие здесь «партии» состояли, в основном, из опытных, авторитетных, весьма компетентных сотрудников. И что, спрашивается, было делать в таких условиях начальнику разведки Фитину, не имевшему в тот период не то что должностного (мы ж знаем, что за весьма непродолжительное время сменилось четыре руководителя 5-го отдела), но даже и личного (в нём пока ещё видели совершенно случайного человека) авторитета? Примкнуть к какой-либо «партии» для него означало сразу же противопоставить себя другим сотрудникам, а следовательно, серьёзно напрячь обстановку в коллективе. К тому же реальной гарантии сделать однозначно правильный выбор у Павла Михайловича не было: представители каждой из «партий» имели весьма убедительные доказательства своей правоты.
В этих условиях Фитин вынужден был лавировать между настроениями Модржинской, Рыбкиной, Судоплатова, — и надо сказать, делал он это успешно и весьма тактично, стараясь при том примирить все настроения: и «немцам» угодить, и «полякам», да и самому Сталину с его античерчиллевскими взглядами... Как говорится, «политика — это искусство компромиссов». В том числе, безусловно, и политика руководителя. Оно ведь хорошо, когда каждый трудится на порученном ему участке, как на самом главном, — так зачем лишать работника такой убеждённости?
Однако не нужно думать, что Фитин просто старался угодить всем и каждому, при этом реально не имея каких-то собственных предпочтений и убеждений. Очевидно, что он склонялся к точке зрения «немецкой партии», что стоит ждать войну с Германией, — и, как мы знаем, правота этого подтвердилась достаточно скоро, задолго до начала войны, когда Польша в качестве самостоятельного государства «приказала долго жить», а немецкая граница соединилась с советской.
* * *
И вот ещё о каком моменте хотелось бы сейчас рассказать. В нашей отечественной литературе какие-либо межличностные отношения руководителей высокого уровня обычно не рассматриваются, они остаются «за кадром». Но вот американский исследователь и профессиональный разведчик Дэвид Мёрфи обращается именно к этому вопросу, и предложенная им версия кажется достойной читательского внимания:
«Отношения Судоплатова — Фитина были интересными. Оба они были совершенно разными людьми. Судоплатов был “трудным” человеком, который прошёл всю свою карьеру в отделе спецопераций НКВД, был ответственным за диверсионную работу, похищения и ликвидацию врагов СССР и Сталина. Он сделал себе имя ликвидацией Евгена Коновальца, украинского националиста, проживавшего в Роттердаме. Впоследствии руководил покушением на Льва Троцкого в Мексике. Судоплатов открыто возмущался, что Фитин, новичок в разведке, был сделан начальником службы, в то время как он остался заместителем. Также Судоплатов был тесно связан с Берией и следовал его указаниям, признавая негодными все разведывательные сообщения, которые противоречили мнению Сталина о том, что Гитлер не нападёт на СССР...»
[169]
Разумеется, у каждой спецслужбы — свои источники, и мы не знаем, откуда американскому разведчику стало известно, что «Судоплатов открыто возмущался». Хотя, на наш взгляд, это возмущение не совсем (и даже совершенно не) логично. Насколько мы помним, в начале декабря 1938 года Павел Анатольевич был отрешён от исполнения обязанностей руководителя разведки, а на заседании бюро было принято решение о его исключении из партии.
«Это решение должно было утвердить общее партийное собрание разведслужбы, назначенное на январь 1939 года, а пока я приходил на работу и сидел у себя в кабинете за столом, ничего не делая, — вспоминал потом Судоплатов. — Новые сотрудники не решались общаться со мной, боясь скомпрометировать себя. <...>
Исходя из логики событий, я ожидал, что меня арестуют в конце января или, в крайнем случае, в начале февраля 1939 года. Каждый день я являлся на работу и ничего не делал — сидел и ждал ареста. В один из мартовских дней меня вызвали в кабинет Берии...»
[170]
На этом месте мы сделаем драматическую паузу. Итак, Павел Анатольевич прекрасно знал о судьбе предыдущих начальников разведки и сам, всего лишь после месяца исполнения этих обязанностей, чуть было не отправился вслед за ними. И что, после своего трёхмесячного ожидания ареста он желал вновь занять ту самую «расстрельную» должность?! Опытный оперативник, он прекрасно понимал, что это философу нельзя «дважды войти в одну и ту же реку», зато ему самому вряд ли была необходимость «дважды наступать на одни и те же грабли», так что, как нам кажется, он вряд ли мечтал вновь становиться руководителем 5-го отдела. По крайней мере, в той весьма смутной обстановке.
Да и вызов к Берии оказался, как сейчас говорят, «судьбоносным». Ведь тогда Лаврентий Павлович без всяких объяснений привёз опального чекиста к самому Иосифу Виссарионовичу (хотя, думается, на пути от Лубянки до Кремля Судоплатов уже очистился от любой опалы), а товарищ Сталин поручил этому опытнейшему сотруднику возглавить и осуществить операцию по ликвидации — точнее, как отмечал Павел Анатольевич, «Сталин явно предпочитал обтекаемые слова вроде “акция” (вместо “ликвидация”)...» — своего давнего политического соперника Льва Давыдовича Троцкого, «демона революции», который в это время пребывал в Мексике и строил козни против Советского Союза, Коминтерна и лично Генерального секретаря партии большевиков...
В общем, более чем сомнительно, чтобы Судоплатов, «реабилитированный» ещё до наказания, облачённый доверием вождя и выполняющий его ответственнейшее поручение, вдруг начал откровенную свару по поводу своего неназначения. Это же в любом смысле можно было «подставиться» обалденным образом — тот же Берия вполне мог задать риторический вопрос: «Тебе что, не нравится поручение товарища Сталина? Или боишься, хочешь отсидеться в кресле начальника отдела?» И тут уже, как говорится, пиши пропало — «загремел» бы он без всякого партсобрания и заседания партбюро...
К тому же мы видели ещё в самом начале нашего рассказа (равно как и увидим в следующих главах), что Павел Анатольевич тепло и с уважением отзывался о Павле Михайловиче, причём уважение это он сохранил даже после своего пятнадцатилетнего пребывания за решёткой, то есть такого времяпрепровождения, которое вполне могло озлобить любого человека. Хотя некоторые знатоки и говорят, что ему следовало бы относиться к Фитину потеплее. Возможно, зависть и пришла — но несколько позже, не сразу, когда стало ясно, что всё уже наладилось.
Вообще, о нашем герое сохранились самые положительные отзывы. Это подтверждает тот же Дэвид Мёрфи:
«Фитина... подчинённые очень любили и считали вдумчивым, сердечным руководителем, у которого был собственный подход к любому вопросу, но который был готов выслушать мнения других. Хотя он действительно был новичком в разведке, но казалось, что он чувствует её инстинктивно. При своём осторожном, тщательном отношении к делу Фитин стал великолепным руководителем»
[171].
