Подсудимый <Григорьев>. Всё это верно»
[316].
Генерал-майор Андрей Терентьевич Григорьев был начальником связи Западного фронта, его расстреляли вместе с генералом армии Павловым, генерал-майорами Владимиром Ефимовичем Климовских — начальником штаба Западного фронта и Александром Андреевичем Коробковым — командующим 4-й армией.
Вот, в принципе, и всё, что имеется на тему «директивы 18 июня»: подсудимые не отрицают, что директива была. Однако в многочисленных мемуарах советских военачальников, посвящённых началу войны, никто её не упоминает. Не говорится о ней и ни в каких официальных документах... Хотя есть версия, что какие-то «тёмные силы» — то есть вражеская агентура, которая, как говорят, была — постарались задержать прохождение этого документа по линиям связи. Так что это вопрос, требующий прояснения.
Зато известен отданный 19 июня приказ наркома обороны и начальника Генштаба «О маскировке аэродромов, войсковых частей и важных объектов округов». Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко и генерал армии Г. К. Жуков приказывали:
«1. К 1 июля 1941 г. засеять все аэродромы травами под цвет окружающей местности, взлётные полосы покрасить и имитировать всю аэродромную обстановку соответственно окружающему фону.
2. Аэродромные постройки до крыш включительно закрасить под один стиль с окружающими аэродром постройками. Бензохранилища зарыть в землю и особо тщательно замаскировать.
3. Категорически воспретить линейное и скученное расположение самолётов; рассредоточенным и замаскированным расположением самолётов обеспечить их полную ненаблюдаемость с воздуха.
4. Организовать к 5 июля 1941 г. в каждом районе авиационного базирования 500-километровой пограничной полосы 8—10 ложных аэродромов, оборудовать каждый из них 40—50 макетами самолётов.
5. К 1 июля 1941 г. провести окраску танков, бронемашин, командирских, специальных и транспортных машин. Для камуфлированного окрашивания применять матовые краски...
8. Исполнение донести 1 и 15 июля 1941 г. через начальника Генерального штаба»
[317].
Кто бы тогда знал, что к этому самому 15 июля уже будут оккупированы Вильнюс, Минск, Рига, Псков и десятки других советских городов, а 16-го падёт Смоленск, и в тот же день — Кишинёв. Из этого приказа прекрасно видно, что в близость надвигающейся войны наше руководство упорно не верило, хотя — в чём всё-таки нет сомнения — и понимало, что она будет, так что к войне готовилось. Но не так быстро, как следовало бы...
...Описывая свой разговор со Сталиным, Фитин отметил: «После этого меня ни на один день не покидало чувство тревоги. Это беспокоило не только меня, но и других работников, которым было положено знать об этой встрече»
[318].
Павел Михайлович пишет: «чувство тревоги», «это беспокоило»... Что имеется в виду под «это»? И из-за чего — «чувство тревоги»? Сам он не уточняет. Так что остаётся додумывать. Точнее — предполагать. Впрочем, это не так уж и сложно.
Во-первых, на Советскую страну надвигалась война, и наш герой это знал по сообщениям тех людей, которым не мог не верить. Грош цена такому начальнику, который не доверяет своим подчинённым!
Во-вторых, безусловно, его беспокоила позиция высшего руководства.
Вот как объясняет эту позицию современный источник:
«Особенностью характера Сталина было то, что он никому, в том числе руководителям разведки, не объяснял мотивы своих решений, не сообщал, пригодились ли ему те или иные сообщения разведки, был крайне скуп на похвалы, но проявлял постоянную высокую требовательность к разведывательной информации. Это породило у некоторых исследователей представления о том, что Сталин недолюбливал разведку и не доверял ей, игнорировал её информацию и т. п. Однако в архиве СВР нет каких-либо данных, которые подтверждали бы подобные суждения. Отдельные, порой резкие замечания Сталина накануне войны не выходили за рамки обычного рабочего процесса, иначе они повлекли бы за собой кадровые перемещения в руководстве внешней разведки. Ничего подобного не произошло»
[319].
Ну а в-третьих, это то, о чём говорится в заключение предыдущего абзаца. Конечно же, Фитин не мог не тревожиться и за свою судьбу, и за судьбы своих подчинённых; в конце концов, инстинкт самосохранения присущ каждому человеку, да и вообще — живому существу. Думается, руководитель разведки прекрасно знал, что совсем недавно, в начале того самого 1941 года, были расстреляны его предшественники — Шпигельглас и Пассов; что год назад, в июле 40-го, был снят с должности его «сосед» — начальник Разведуправления Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Проскуров... Мысли о судьбах этих людей явно не прибавляли Фитину оптимизма! Но что было делать? Складывать поступающие сообщения «под сукно» и жаловаться товарищу Меркулову на поступающие из резидентур дезинформации? Нет сомнения, что подобное поведение сам Павел Михайлович расценил бы как измену Родине. Да и Всеволод Николаевич, как мы говорили, подписывал передаваемые в Кремль сообщения разведки...
Подводя итоги своего визита к вождю, Фитин впоследствии написал: «Аналогичными данными <о том, что нападение Германии на СССР произойдёт уже в ближайшее время. — А. Б. > располагали ГРУ
[320] и контрразведывательные подразделения наших органов. Это оказало на И. В. Сталина должное влияние, и 21 июня он дал указание Генеральному штабу Красной армии о приведении в боевое состояние приграничных частей. И. В. Сталин откладывал принятие самых необходимых мер предосторожности, очевидно из опасения дать Гитлеру повод для нападения»
[321].
Слова генерал-лейтенанта Фитина находят подтверждение в «Истории Второй мировой войны» — фундаментальном 12-томном научном труде, издававшемся в семидесятые годы прошлого столетия:
«Когда же стало очевидно, что нападение фашистской Германии на СССР неизбежно, были приняты дополнительные меры по усилению боеспособности войск приграничных округов, а вечером 21 июня народный комиссар обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба генерал Г. К. Жуков направили в западные округа директиву, предупреждавшую о возможном внезапном нападении гитлеровцев в течение 22—23 июня. Командующие войсками этих округов получили указание принять меры, чтобы в течение ночи на 22 июня были скрытно заняты огневые точки укреплённых районов на государственной границе; все части, в том числе и ПВО, привести в полную боевую готовность, рассредоточить и замаскировать; подготовить затемнение городов и объектов. При этом в директиве содержалось требование не поддаваться ни на какие провокационные действия, которые могли бы вызвать крупные осложнения. На передачу директивы в войска ушло несколько часов. Многие соединения и части не успели получить необходимых распоряжений и поэтому не заняли рубежи обороны»
[322].
