У этого свода есть одна разительная особенность. Будучи бесспорно московским по месту написания и преобладающему в нём материалу, он не только содержит ряд известий тверских, суздальско-нижегородских, литовских, но сплошь и рядом даже и точки зрения придерживается не московской, а скорее тверской или даже литовской».
Последнее утверждение о «точке зрения литовской» приближает нас к самому главному. Именно с этого времени начинается великий передел русского летописания. То, что мы и называем летопереписыванием.
Напомним ещё раз, что древние источники использовались как доказательство в решении споров о правлении в Москве. Это раньше всех понял современник княгини Евдокии — митрополит Киприан, который прошёл хорошую «текстологическую» школу ещё в Византии, где столетиями накапливалась традиция летописного «словоплетения». Неслучайно понятие «плетение словес» — как символ умения расставлять слова в нужной форме и в нужном смысле — в виде нового термина появилось на Руси именно в это время, в интерпретации замечательного агиографа Епифания Премудрого.
Благодаря такой школе митрополит Киприан сумел воздействовать на своих современников, когда он пытался изменить их представление о значимости роли и фигуры мужа Евдокии — князя Дмитрия Донского, с которым у него отношения были напряжёнными. Вот как пишет об этом историк Р. Г. Скрынников: «Киприан оставил заметный след в истории русского летописания. Составленный при его дворе «свод 1408 г.» явился, по существу, первым московским летописным сводом общерусского значения. Характерной чертой свода, законченного уже после смерти Киприана, было критическое отношение к Дмитрию Донскому. Назначив своего любимца Митяя митрополитом, князь положил начало долгой церковной смуте. «Повесть о Митяе», включённая в свод, изображала деятельность претендента в сатирическом свете… Киприан будто бы предал анафеме князя Дмитрия накануне его похода против Мамая. О Мамаевом побоище грек узнал в Киеве по слухам. Знаменитая битва была в глазах митрополита-изгнанника маловажным событием. В своде 1408 г. ход битвы описан кратко и тусклым штампом («бысть… брань крепка зело и сеча зла»). Летописец не упоминает имени героя битвы Владимира Андреевича. Лишь рассказ о погибших в битве воеводах носит конкретный характер: сводчик включил в текст источник церковного происхождения — синодик побиенных на поле Куликовом. Значительно подробнее, чем Куликовскую битву, летописец описал злополучное нападение на Москву Тохтамыша в 1382 г… Его (летописца. — К. К.-С.) слова ставили под сомнение доблесть князя Дмитрия Донского…
О Дмитрии лишь замечает, что тот оставался в Костроме, ничего не предпринимая. В момент татарского нападения Москву покинул не только Дмитрий Иванович, но и Киприан. Сведения об этом в летописи не фигурировали. Киприан укрылся в Твери, что дало Дмитрию Донскому повод ко вторичному изгнанию Киприана за рубеж.
По традиции летописцы сопровождали известие о «преставлении» государя панегириком в его честь. В московском своде 1408 г. кончине Дмитрия Ивановича уделено совсем немного строк, нет указания на его воинские заслуги, победу на поле Куликовом, отсутствует перечень его добродетелей».
Если подобное мнение с помощью «текстологии» могло быть составлено о великом князе Дмитрии Донском, которого, вопреки тексту данной летописи, очень сильно почитали на Руси (а в дальнейшем вообще прославили как одного из главных героев русской истории), то что можно говорить о его жене, а затем вдове, сведения о которой можно было в те времена также просто утаить. По этой причине их крайне мало в современных ей летописях и сводах более поздних!
Не очень лестное мнение о муже неким «пятном» переходило и на его вдову. Однако в этом случае летопереписыватели не смогли достичь цели. Княгиня Евдокия всё равно была в сознании людей очень почитаемой женщиной. Она всегда, по источникам, оставалась уважаемой правительницей, хорошей матерью и благоверной женой.
Но в тот 1382 год внезапное появление татарского войска оказалось крайне опасным. И действительно, — жестоким. Тохтамыш захватил Москву и полностью сжёг город.
Словно покрасил чёрной сажей новые белокаменные стены столицы. Как будто перечеркнул все чаяния и надежды на возможную свободу от дани. Даже применяемое русскими впервые огнестрельное оружие — «тюфяки» (прообраз пушек) — не помогло.
При набеге этом погибли многие. Летописи рассказывают: «От огня бежачи, мечем помроша, а друзии, от меча бежачи, огнём згореша; и бысть им четверообразна пагуба: первое — от меча, второе — от огня, третие — от воды, четвёртое — в полон быша».
Великокняжеская семья решила оказать помощь и поддержку москвичам. Как писал историк XIX века С. М. Соловьёв, после уничтожения в огне Москвы войсками Тохтамыша хоронили 24 тысячи погибших жителей столицы и пригородов. Такого не помнили даже старики. Довольно большая цифра убиенных вызывала сомнения у некоторых современных исследователей. Однако в Московском летописном своде конца XV века мы видим рассказ, как в общих братских могилах погребали жертвы нападения ордынских войск. Тогда князь Дмитрий Донской «повелеша телеса мёртвых хоронити и даваста от семидесяти мертвецов по рублю хоронящим мертвыа. И того всего выиде от погребения мёртвых 300 рублёв».
Несложный математический расчёт покажет: 80 (убиенных) х 300 (рублей) = 24 000. Однако к этой цифре, видимо, следует ещё добавить тех, кого хоронили родственники самостоятельно, то есть без княжеской денежной поддержки. Значит, итоговая цифра может быть несколько выше.
После Москвы (и одновременно с её взятием) ордынцы разорили другие города Руси. Пали великий Владимир, давно не знавшие огня Звенигород и Можайск, почти родной Евдокии Переяславль, а также Юрьев, Боровск, Руза и Дмитров. Удар пришёлся по всему Московскому княжеству, жестокий, основательный и, на первый взгляд, почти непоправимый. Московский «бунтарь» был наказан за «своенравие», совершенное на Куликовом поле.
Именно с этих дней имя хана Тохтамыша запомнится в семье Дмитрия Донского на долгое время. Дети Евдокии росли, слушая рассказы о жестокостях ордынца на родной Москве, и они могли только предполагать — как и каким образом воздать грабителю по заслугам. Но будущее ещё предоставит некоторым из сыновей Евдокии осуществить такую возможность.
И они ею воспользуется сполна.
Отомстить за унижение отца и града Москвы будет делом чести будущего воина, второго сына Евдокии — Юрия. Этому он посвятит свою молодость и свои первые походы. И великие победы ещё будут ждать его. Если поражения, бывало, настигали его отца, то он, Юрий, не проиграет в своей жизни ни одной битвы…
В итоге событий 1382 года и нашествия Тохтамыша князю Дмитрию Донскому пришлось вновь платить Орде дань, включая «недоданную» ранее. Для гарантий хан приказал вместе с данью отправить в Орду заложника — старшего сына великого князя Московского — Василия. Вместе с ним туда отправились ещё трое сыновей других русских князей. То была особая тактика действий против своего вассала — Руси. Брать дань с помощью высоких заложников. И она оказалась весьма действенной.
Тохтамышу казалось, будто он получил всё, что хотел. Русь усмирил, заложников в Орду для гарантии взял, выплату ежегодной дани восстановил. Дабы не мудрить особо, он решил оставить все те же порядки и правила, которые на Руси были до этого. И хотя многие князья, включая князя Тверского Михаила с его очередными претензиями на великое княжение, бросились к нему в Орду, чтобы извлечь какую-то для себя выгоду, хан вновь признал великокняжеский престол Владимирский за князьями Московскими. Он уже был удовлетворён наказанием западного улуса. Однако потребовал ещё восемь тысяч рублей серебром в виде разовой выплаты, отправив для этого в Москву посла, которого сопровождал уже известный нам Ак-ходжа.
