Существуют и другие версии событий, например, связанные с тем — где явился преподобный Савва Сторожевский генералу Богарне: в полевой палатке или в келье Звенигородского монастыря. Мы предлагаем читателю эту версию, тем более что она изложена в достаточно интригующей и доступной литературной форме.
Текст истории публиковался на страницах журнала «Русская старина» (№ 3, 1914). Здесь мы предлагаем его с сокращённой первой частью (о временах царя Алексея Михайловича) по отдельному изданию, вышедшему почти одновременно: Герцог Г. Лейхтенбергский. Семейное предание. СПб., 1914. Текст даётся в современной орфографии и редакции.
Автору данной книги приятно отметить, что копия этой публикации начала XX века была прислана ему от матушки Елизаветы, в миру — герцогини Лейхтенбергской, ныне — монахини православного монастыря в местечке Бюси-ан-От, во Франции. К тексту прилагались слова: «Хочу Вас порадовать, что получила копию нашего семейного предания, составленного моим дедушкой, герцогом Георгием Лейхтенбергским, которую прилагаю к настоящему письму... Узнав об этом семейном предании, я была поражена тем, что мой предок Евгений де Богарне получил такое откровение, глубоко запечатлевшееся в его душе. С тех пор я горячо желала приехать когда-нибудь в Россию и поклониться святым мощам прп. Саввы». Сетуя на некоторые неточности в современных российских публикациях о произошедшей в 1812 году истории, а также и обнародования текстов воспоминаний потомков герцога, матушка добавляет: «Надеемся, что историческая правда будет восстановлена».
Надежда об исторической правде подвигла и нас на публикацию этого предания в данной книге.
Настала тяжёлая для России година нашествия двунадесяти языков, началась Отечественная война. Прогремел Бородинский бой, запылала Москва, потянулись во все концы матушки России обозы спасавшихся от француза жителей Белокаменной.
31 августа 1812 года к высоким, усиленным башнями, зубчатым стенам Саввино-Сторожевского монастыря, расположенного на возвышенном берегу Москвы-реки, после небольшой перестрелки с казаками подошёл отряд неприятельских войск: то был авангард 4-го корпуса «великой армии», состоявшего под начальством вице-короля Итальянского, принца Евгения Богарне, пасынка и приёмного сына Наполеона.
После Бородинского сражения 4-й корпус, простояв 28 и 29 августа в Рузе, которую авангард его и мародёры, несмотря на сопротивление жителей, жестоко разграбили, выступил оттуда 30-го, следуя к Звенигороду по большой дороге вдоль левого берега реки Москвы, продолжая, как и до Бородина, составлять левую из трёх колонн «великой армии».
От Рузы до Звенигорода более 40 вёрст расстояния; следовательно, штаб корпуса с принцем Евгением, двигаясь не спеша, прошли этот путь в два перехода, и между Рузою и Звенигородом вице-король, несомненно, должен был иметь где-нибудь ночлег; где точно — к сожалению, нам установить не удалось.
Мы знаем только, что 29 августа он ещё был в Рузе, где была днёвка, и оттуда сохранились письма к его жене, а 31-го он ночевал в Саввином монастыре; следовательно, ночь с 30 на 31-е августа он провёл где-нибудь между этими двумя пунктами, и, вероятно, на биваке. Предание, по крайней мере, упоминает, что всё последующее случилось в палатке.
Занимаясь вечером в ней, гласит оно, принц вдруг видит, как приподнимается полог палаточной двери и входит почтенный на вид старец в монашеской одежде, с длинной седой как лунь бородой. «Прими меры, чтобы охранять мой монастырь от разграбления, и тогда ты будешь одним из немногих, которые возвратятся на родину свою здравыми и невредимыми, а потомки твои будут служить в России». Сказав это, старец исчез
[13].
Опомнившись от удивления, принц стал протирать себе глаза, думая, что заснул и всё это было сном; потом вышел из палатки и строго спросил часового, стоявшего у его дверей, почему он впускает без доклада посторонних лиц? Солдат бессмысленно поглядел на своего начальника и ответил, что он никого не пропускал, да никто и не подходил к палатке. И даже угроза посадить его под арест, если он не сознается и не скажет правды, не могла заставить его изменить своё показание. Задумался тогда принц, и решив, что всё это сон, он никому не сказал о причине своего гнева на часового, пошёл в свою палатку и крепко, мирно заснул.
Наутро следующего дня авангард корпуса, с адъютантом принца — Лабомом (Labaume) во главе, подступил к Сторожевскому монастырю и, войдя в него, застал там, кроме инока, открывшего ворота, ещё только четырёх старцев, молившихся в церкви у раки святителя и почивших настоятелей монастыря. На требование незваных гостей открыть свои тайники и выдать продовольствие старцы отвечали, что сами они бедны, едят такую пищу, которую и солдаты французские, вероятно, отказались бы получать, сокровищ у них никаких нет, кроме их церкви и гробницы их святых, и молили оставить им эти святыни, что и было им обещано. В это время прибыл и сам принц Евгений со своим штабом (Labaume. Campagne de Russie. Livre V, page 156).
Войдя в церковь (или, по другому варианту, идя к ней по коридору), принц остановился, поражённый, перед изображением старца с длинной белой бородой, в котором узнал своего ночного посетителя! На вопрос его, через переводчика: «чей это портрет», старцы ответили, что это — образ и изображение покровителя монастыря св. Саввы, бывшего некогда иноком их обители.
Удивился тогда принц и, вспомнив вещие слова, тотчас же велел приставить к монастырским воротам часовых, и никого, кроме чинов штаба, туда не пускать и принять строгие меры для наблюдения за тем, чтобы не было никакого грабежа, обид и утеснений обители.
А на следующее утро, приветливо простившись с монахами и оставив караул для охраны их монастыря, он двинулся в дальнейший путь к Белокаменной. И пока, вероятно, эта местность входила в район его корпуса, караул оставался там и охранял монастырь. Таким образом, пожелание ночного посетителя было исполнено. Так говорит предание.
А вот что добавляет в лице Лабома история. Один из схимников, живущий в убогой землянке, ободрённый любезным обращением Лабома, сознался ему, что говорит по-французски и вступил с ним в разговор. При этом на вопрос посетителя схимник рассказал следующее:
«Французы в громадных силах пришли в русские владения, пришли разорять нашу родину и уже подошли к святому нашему городу, сердцу государства и источнику нашего благосостояния; но они не знают нашего характера и думают, что мы склоним шею под ярмо и что, поставленные в необходимость выбирать между нашими домами и нашей свободой, мы, как уже другие народы, предпочтём влачить оковы, отказавшись от нашей народной гордости, составляющей силу всякого народа. Но нет, Наполеон ошибается: мы слишком просвещены, чтобы ненавидеть его тиранство, и недостаточно развращены, чтобы предпочесть рабство свободе. Напрасно он надеется понудить нас силою своих несметных армий заключить мир; и тут он ошибается: народ наш кочевой, и сильные царства нашего, имея возможность переселять целые народности, прикажут своим крестьянам бежать в пустыни и дебри, чтобы избежать нашествия и даже, если нужно, уничтожать города и сёла, скорее, чем отдать их истинному варвару, власть которого нам ненавистнее самой смерти.
