Мы знаем также, продолжал он, что Наполеон очень сильно рассчитывает на прежние препирательства между монархом и дворянством; но любовь к родине заглушает все прежние несогласия: он ещё надеется вооружить народ против дворян: тщетные старания! Народ, по вере своей, должен подчиняться господам своим и не поверит обманчивым обещаниям того, кто жжёт его избы, убивает детей, опустошает нивы и оскверняет храмы; впрочем, не вся ли Европа имеет перед глазами разительные примеры его хитрости? Испания поверила в искренность его союза, и теперь она — одно громадное кладбище! Короновавший его первосвященник, посадивший скромного гражданина на первый в мире трон, получил ли что в благодарность за этот венец? Суровый плен! А ваша родина, которая нам, иностранцам, кажется забывшей породу св. Людовика, какую награду получила она за свою покорность? Лишь постоянные новые налоги для оплачивания царедворцев или для удовлетворения роскоши семейства, жадного на удовольствия. Сверх того у вас бесчисленные изгнания, тайные казни, даже сама мысль ваша окована; целые поколения людей поглощены войной, и матерям вашим остаётся, наконец, только проклинать свою плодовитость. Вот, сказал мне этот почтенный старец, положение, в которое поставил вас тиран; тиран тем более пустой и противный, что, родившись в тёмной среде, имея ли одного слугу, он ныне желает покорить под свои ноги весь мир, желает даже королей заставлять ожидать в своей передней. Ах! если бы я не боялся оскорбить величие нашего монарха, которого мы любим, как и он нас, я бы провёл параллель между вашим императором и нашим... Но такое сравнение показало бы лишь разительную противоположность и значило бы противополагать преступление добродетели».
Затем схимник рассказал французу про пребывание Императора Александра Павловича в Москве, про энтузиазм, проявленный дворянством на его призыв к защите родины, про письмо митрополита Платона и про священную хоругвь Св. Сергия Радонежского, подаренную им армии (ополчению) и пр. Всё это глубоко поразило Лабома, и он «проникся уважением к нации, проявляющей в несчастии столько величия, и сам себе говорил: непобедим тот народ, который, оставаясь твёрдым в своей нравственности, не падает духом при виде опасности и в сохранении своей веры и обычаев видит собственное своё спасение».
«На следующее утро очень рано мы покинули этот монастырь. Удаляясь, я оглянулся назад и увидел, как первые лучи восходящего солнца осветили верхушки этих высоких стен, долженствовавших ограждать мир и тишину, и которые вместо этого после отъезда нашего подверглись ужасному грабежу»
[14].
Так совпадают в этом случае предание и история в отношении наружных фактов. Остальное известно: принц Евгений действительно один из немногих благополучно возвратился во Францию из гибельного похода, перенеся все ужасы отступления, и первая часть предсказания таинственного старца таким образом оправдалась.
Что касается второй части, то, казалось бы, обстоятельства того времени, и при тогдашней политической обстановке она имела весьма мало шансов оправдаться. Но случилось иначе.
После отречения Наполеона в Фонтенбло в марте 1814 года принц Евгений, сдав, на основании мирного договора с союзниками, Италию австрийцам, прибыл уже как частное лицо в Париж и Малмезон и здесь, у изголовья смертельно заболевшей матери своей, впервые встретился с Императором Александром I, которому очень понравился.
Их притягивали друг к другу взаимные симпатии, которые ещё усилились во время Венского конгресса, где Александр Павлович не только поддерживал интересы принца и его семейства перед не расположенным к ним конгрессом, но и тесно с ним подружился: ежедневно можно было видеть обоих друзей гуляющими пешком в статском платье по улицам Вены или катающимися верхом в Пратере. Благодаря дружбе Александра судьба принца Евгения на конгрессе устроилась: он получил признание права на какое-нибудь княжество, в возмещение потерянной для него Италии. Тогда тесть его, король Баварский, предложил ему во владение, за предоставленную ему конгрессом сумму, княжество Эйхштедтское в Баварии, с титулом «герцога Лейхтенбергского» и прочими прерогативами.
Герцог Евгений Лейхтенбергский, поселившись в Баварии, не вмешивался более в политику и только при проездах Императора Александра I через Германию иногда виделся с ним. В 1823 году принц, всеми оплакиваемый, скончался в Мюнхене, и его царственный друг прислал вдове его прочувственное письмо, весьма лестное для памяти покойного.
В другом месте мне, может быть, придётся выяснить отношения между Александром и Евгением, а теперь остаётся сказать следующее.
Старший сын последнего, герцог Август Лейхтенбергский, пробыв пять месяцев в супружестве с королевой португальской, донной Марией да-Глория, скоропостижно скончался от крупозной ангины, и единственным представителем герцогов Лейхтенбергских оказался его брат, герцог Максимилиан
[15].
Этот-то герцог Максимилиан, вступив в брак с дочерью Императора Николая Павловича, великой княжной Марией Николаевной, по желанию своего царственного тестя переселился в Россию, будучи причислен к Императорскому российскому дому. После кончины герцога Максимилиана княжество Эйхштедтское, по желанию Николая Павловича, было продано баварскому правительству, и внуки принца Евгения стали чисто русскими, будучи все уже православными. Так исполнилось вещее пророчество Св. Саввы.
Я не знаю, не помню, от кого я впервые в детстве слыхал это предание, но знаю, что и у других членов семьи нашей оно сохранилось в общих чертах именно в приведённой выше форме. Говорят, оно до настоящего времени сохранилось и в преданиях Саввино-Сторожевского монастыря.
Странным может показаться лишь то, что ни сам принц Евгений в своих письмах, ни лица его свиты в своих воспоминаниях не упоминают об этом эпизоде, о котором говорит, кажется, только один француз, барон де-Бай, в одном из своих современных сочинений.
Не нашёл я ни слова об этом и в большой переписке жены принца Евгения, принцессы Августы-Амалии, женщины в высокой степени верующей, и которая, надо думать, не преминула бы записать такой странный случай, разве что, будучи ревностной католичкой, находила неуместным вспоминать о православном святом.
Сам принц Евгений, как большинство французов времён революции и Первой Империи, едва ли был глубоко верующим человеком. Молчание его остаётся, следовательно, объяснить тем, что поверить видению ему было слишком трудно, а с другой стороны, реальность его была, вероятно, настолько велика и настолько подтвердилась виденной в монастыре иконой, что и совершенно отрицать его он не был в силах и поэтому ограничился тем, что рассказал, может быть, про этот случай только своим родственникам, детям и, может быть, лицам свиты, не желая подавать виду, что придаёт, или действительно не придавая ему особенного значения. Только сыну его, и в особенности внукам и правнукам, пришлось неоднократно вспоминать о необъяснимом видении, столь странно оправдавшемся.
ВНУТРЕННИЙ СКЛАД МОНАСТЫРСКОГО БЫТА НА РУСИ
Эта интересная и доходчивая для современного читателя публикация сделана по изданию: История Русской Церкви. Приложение. И. К. Смолич. Русское Монашество. Возникновение. Развитие. Сущность (988—1917). М.: Церковно-научный центр «Православная Энциклопедия», 1997. Автор — известный церковный историк, писатель, русский эмигрант начала XX века. Книга была написана им во время пребывания за рубежом.
