В Торжке поселился также изгнанный вместе с Юрием князь Семён Михайлович Вяземский. Жили они как друзья — душа в душу. Но вдруг Юрий Святославич страстно влюбился в жену князя Семёна. Звали её Ульяна, и она категорически отвергала любые ухаживания со стороны воздыхателя. Юрий привык получать своё. Однажды, в порыве отчаяния, он, получив очередной отказ от Ульяны, взял да и убил своего друга — мужа Ульяны, а затем решил силой овладеть ею самой. Женщина защищалась, как могла, даже ранила насильника ножом в руку и выбежала на улицу. Дальнейшее похоже на фильм ужасов. Разъярённый князь Смоленский догнал Ульяну, выхватил меч и изрубил её буквально на куски, а останки приказал бросить в реку.
При нашествии ордынцев на Руси видали многое. Но такое преступление просто ужаснуло всех. Летописи повторяли потом одна за другой долгие столетия: «И бысть ему в грех и в студ велик и с того побеже к Орде, не терпя горького своего безвременья, срама и бесчестья». Вот почему оказался Юрий Святославич в Рязанской земле («в Орде», как тогда писали). Принял его здесь некий пустынник Пётр, у которого князь исповедался в своих грехах, а затем, как утверждают поздние источники, скончался в монастырском покаянии. Ульяна же (под именем Иулиании) и её супруг князь Семён были причислены к лику святых. Невинно убиенные за правду и за любовь издревле почитались в народе.
Если бы Юрий Святославич не «замарал» себя в связи с любовной историей и убийством, то кое-что в истории могло пойти по-другому. Но он был заклеймён позором от имени всей Русской земли. Вот почему князь Юрий Звенигородский и Савва Сторожевский не приняли к себе Юрия Святославича в последний год его жизни, хотя для Юрия он был тестем, да и Анастасия могла бы пригласить к себе отца. К этому можно добавить лояльность Звенигородского князя к брату Василию — великому князю, невозможность в то время портить отношения с Литвой, сильные позиции митрополита Киприана. И лишь только когда в 1406 году Киприан скончался, можно было бы пригласить Юрия Святославича в Звенигород. Но именно в это самое время он и натворил ужасных дел в Торжке, убил семью князя-друга и стал «злодеем» Руси. Только сбежав в Орду, а затем в монастырь под Тулой (по карте и это тоже была — Орда, где он мог чувствовать себя в безопасности), он сумел оправдаться перед потомками и даже, как раскаявшийся грешник, был признан затем... местно почитаемым святым. Таковы парадоксы русской истории и русской святости.
Мифы о Дубенском острове
Гипотеза 12
Они вглядываются, но не могут разобрать очертаний города Китежа.
Из либретто оперы
Н. А. Римского-Корсакова
Разговор на эту тему мы начали ранее — в главке данной книги «Двенадцать лет в Успенском?». Теперь настало время его продолжить.
А суть проблемы состоит в том, что на протяжении столетий существовал монастырь неподалёку от Троице-Сергиевой обители, основанный самим Сергием Радонежским по просьбе или даже по обещанию князя Дмитрия Ивановича Донского. И не просто монастырь, а памятник Куликовской битве. Князь сказал Сергию, что если вернётся после сражения с Мамаем победителем, то «церковь устроит». Что и сделал. И принято было называть ту обитель — Успенский Дубенский монастырь.
Сергий поставил настоятелем в нём старца из Троицы — уважаемого и почитаемого. А имя старца сего — Савва, о чём и пишет Маркелл Безбородый. Со временем монастырь хоть и не стал очень известным, но пользовался вниманием паломников и почитался среди православного люда.
Так в чём проблема? — спросите вы. Ведь всё складывается вполне ясно.
А вот в чём. Со временем этих монастырей, практически с одинаковыми названиями, появилось вдруг — два. Значительно позднее в документах и литературе они почему-то «размножились». Стали говорить, что будто ещё с самого начала появилась не одна обитель, а две, и обе они были основаны и построены в одно время. Но самое главное — игуменами-настоятелями и в том и другом — были иноки по имени Савва. И хотя такое поразительное совпадение некоторыми историками и писателями воспринималось неоднозначно, даже в настоящее время продолжается спор о двух монастырях.
Для нас рассмотрение данного вопроса важно в первую очередь потому, что одним из настоятелей мог быть или был игумен Савва, будущий старец Сторожевский (именно так решил и Маркелл Безбородый, упоминая «сего блаженного Савву, о нём же повесть эта предлагается»).
Но ведь и другой игумен Савва — тоже существовал, он известен в предании как Савва Стромынский. И прах его покоился в стенах того самого Дубенского монастыря и почитался паломниками.
Вот и нужно нам понять главное — если монастырей было два (одноимённых), то тогда и игуменов было два (одноимённых), а значит, мы, наконец, можем открыть первую известную нам реальную страницу в жизни Звенигородского чудотворца. А если обитель была единственная, да и игумен был только один... то кто же он? В итоге мы можем получить либо подтверждение мифа, либо ещё одно белое пятно в нашем жизнеописании.
Для любого биографа или составителя Жития важна каждая крупица информации. Так хочется верить: то-то или то-то могло бы происходить, случиться или просто быть. Для описания земного пути Саввы Сторожевского, как мы уже хорошо понимаем, любой факт важен вдвойне, мы и так практически по крохам собираем каждое упоминание о нём.
Но правда есть правда. И она стоит того, чтобы её добыть. А значит — рассмотрим миф о двух монастырях со всех точек зрения. Может, он вовсе и не миф!
Самое первое из дошедших до нас упоминаний о Дубенском монастыре можно прочитать в наиболее старом из всех написанных на Руси житий преподобного Сергия Радонежского. Оно принадлежит перу Епифания Премудрого — одного из самых ярких мыслителей и писателей начала XV столетия. Епифаний знал преподобного Сергия лично, после его кончины подробно расспрашивал о нём очевидцев, почти два десятилетия вёл различные записи в своих тетрадях, прежде чем сел за работу. С момента кончины основателя Троицкой обители прошло совсем немного времени. Большинство современников хорошо помнили его, а значит — автору Жития просто невозможно было ни слукавить, ни приписать какого-либо вымысла. Он так отметил в своём предисловии: «Я горько опечален тем, что с тех пор как умер этот святой старец, пречудный и совершенный, прошло уже двадцать шесть лет, и никто не дерзнул написать о нём — ни близкие ему люди, ни далёкие, ни великие, ни простые: великие не хотели писать, а простые не смели».
К тому же ещё были живы многие старцы, которые рассказывали то, что не могли знать обычные миряне. Последовательность своей работы Епифаний описал довольно подробно: «Поэтому мне пришлось допытываться и расспрашивать древних старцев, хорошо и точно знавших жизнь его... Всё, что я услышал и узнал, сказали мне отцы, кое-что я услышал от старцев, кое-что видел своими глазами, что-то слышал из уст самого Сергия, что-то узнал от человека, прислуживавшего ему немалое время и лившего воду на руки его, и ещё кое-что я слышал от старшего брата Сергия Стефана, родного отца Феодора, Архиепископа Ростовского; часть сведений я узнал от других старцев, древних летами, достоверных очевидцев рождения Сергия, воспитания, обучения грамоте, возмужания и юности — до самого пострижения его; третьи старцы были очевидцами и правдивыми свидетелями его пострижения, начала пустынножительства и поставления его на игуменство; о других событиях у меня были другие повествователи и рассказчики».
