Строительство и обустройство князем Юрием и преподобным Саввой Звенигорода и Сторожевского монастыря было одним из образцов устроения Новой, Небесной жизни на Руси вообще. И, видимо, то была одна из наиболее удачных попыток, раз символ Небесного Звенигорода и по сей день считается уникальным и неповторимым, сакральным, каким-то предощущением будущего и, наконец, в некотором роде — единственным из оставшихся в сознании народа от той эпохи.
Сакральное пространство Русской Палестины имело во времена Саввы Сторожевского лишь духовные, а не материальные очертания. Два Иерусалима уже были известны истории: один — исторический, «старый», другой — возведённый византийским императором Константином, «новый». Ещё в 355 году он освятил «предречённый пророками Новый Иерусалим, храм Спасителя», когда «старый», ветхий, настоящий — библейский, следуя замечанию Евсевия — биографа императора, — «был обращён в крайнее запустение и понёс наказание».
Третий Иерусалим, ещё почти за столетие до времён, когда появилась и расцвела на Руси идея Третьего Рима, стал возрастать на берегу Москвы-реки вокруг горы Сторожи, там, где пускала свои корни уникальная Звенигородская цивилизация, не сумевшая развернуться в полную силу и расцвести из-за вполне обычных земных обстоятельств.
Идея Русской Палестины уже давно появилась в русском народном сознании, и в особенности в проявившейся и развивающейся «сергианской» монашеской среде, из которой вышел инок Савва. Сама Русь становилась в сознании людей прообразом Палестины, а понятия родины и отечества воспринимались не только как земные или территориальные, но не в меньшей, а даже в большей степени — как духовные. Потому и бытовала в народе поговорка — «в наших Палестинах», что по сути и означало — «у нас дома, на родине». Это ощущение неразрывной связи далёкой, святой и обетованной земли с душевной и духовной жизнью русского человека очень просто и красиво выразил в своих стихах поэт П. А. Вяземский:
Светлый край Палестины!..
С детства родственной мне...
Понятным становится и столь близкое соседство Саввино-Сторожевского монастыря с построенной позднее Новоиерусалимской обителью (между ними всего лишь около 15 вёрст, вовсе не далеко даже для старого времени — расстояние полудневного перехода небыстрым шагом). Патриарх Никон воплотил свои мечты и построил своё «чаяние» рядышком, соблюдая при этом практически одинаковое расстояние и от стальной Москвы. Никон таким образом «соседился» или, можно сказать, «присоседивался» не только к царю Алексею Михайловичу, фактически сделавшему Саввину обитель домом своего подмосковного обитания и «собственным государевым богомольем», но также и к сакральному Звенигороду.
Идея у патриарха Никона была другая — он стремился к новым образцам церковной традиции, переделывал саму Русскую церковь «под греков» (кстати, то же самое делал митрополит Киприан при жизни Саввы Чудотворца). А наследники традиций Саввино-Сторожевской обители ещё жили по-прежнему, сохраняли облик святой Старой Руси, пусть даже изрядно потрёпанной временем и тяжкими испытаниями. Отсюда становится понятным и такое парадоксальное явление: взбунтовавшиеся против церковных реформ старообрядцы долгое время очень ценили и уважали звенигородскую братию, несмотря на то, что монастырь был в прямом подчинении у самого царя, поддавшегося «научениям искусителя» Никона. Известен факт, что один из самых известных и разыскиваемых раскольников-«боголюбцев» (противников Никона) протопоп Романово-Борисоглебского собора Лазарь долгое время скрывался у игумена Никанора в Саввино-Сторожевском монастыре, в то самое время, когда по всей стране гонцы рассылали грамоты о его немедленной поимке. То есть скрывался он, что называется, под «самым носом» у государя и патриарха, и прикрывал его не кто иной, как лично настоятель обители!
Не стоит забывать и о том, что именно в эти же времена из среды монастырской братии выдвинулся старец Александр Мезенец — главный авторитет и знаток исконного крюкового пения, того самого пения, которое сохраняется с особым тщанием и сегодня в среде старообрядчества по всему миру. Здесь, за монастырскими стенами, умели ценить и понимать древнее наследие. Эта любовь к правде и старине — даже на грани риска и умаления собственной безопасности — ещё раз показывает основные отличия в духовной жизни двух соседских обителей в XVII веке: Новоиерусалимской и Саввино-Сторожевской.
Не потому ли, в силу своей «избранности» и особого почитания, Саввино-Сторожевский монастырь был всегда весьма состоятелен и богат (после периода забвения в конце XV — начале XVI века, связанного с уничтожением памяти о князе Юрии Звенигородском) и стал одним из самых обеспеченных, наиболее владетельным, а в итоге первым получил статус лавры на Руси. Неслучайно и то, что долгие столетия, интуитивно ощущая особую роль этого места в истории России, рядом с обителью всегда были цари и патриархи. А в наши дни — патриархи даже являются настоятелями монастыря, входящего в список «ставропигиальных», то есть подчиняющихся лично Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси.
Древнее народное предание, бытовавшее среди жителей Русского Севера, в особенности на древней Новгородской земле, ещё с XIV века, сохранило уникальное представление людей о Рае. Это не было чем-то вроде легенды или сказки. Текст был сформулирован ответственным лицом — архиепископом Новгородским Василием Каликой (жил в 1331—1352 годах, когда Савва пришёл в иночество). В своём «Послании» к епископу Тверскому Фёдору он приводил важные аргументы в полемике и духовных спорах. Текст можно найти в Софийской и Воскресенской летописях, в записи за 1347 год.
«А то место Святого Рая... И принесло их к высоким горам. И видеша на горе той написан Деисус лазорем чудным и вельми издивлен паче меры, яко не человеческыма рукама творён, но Божиею благодатью... А на горах тех ликования многа слыша, и веселия гласы вещающа... А что, брате, молвишь Рай мыслен, ино, брате, так то и есть — мысленный и будет».
Погодите-ка! Это же напоминает текст Маркелла из Жития Саввы Сторожевского: «И как небесный рай благовонными насаждённый цветами обрёл его... И повелел воздвигнуть церковь каменную, и искусно украсить её, что и совершилось... Стекались к нему из городов и стран, рассуждая, что полезнее быть с ним и учиться добродетели... Они же, словно сладкими водами, поили свои души. Как говорил Давид, что некий сад, у истоков водных насаждённый, взрастает и расцветает, и плод сладкий приносит во время своё...» И гора Сторожи — ведь именно «гора»!
Мы имеем все признаки Рая в построении Звенигородской обители: гору (Сторожи), ликование (стечение народа) и Деисус (Звенигородский чин Андрея Рублёва).
Посмотрим ещё и записи игумена Даниила, который написал своё «Хожение» в Иерусалим (в начале XII века), познав, что такое Рай. Он приводит такие фразы: «Чюдно и дивно и несказанно и красно», «красотою и всем несказанна есть земля та», «чюдно и несказанно хитростию». Палестина — это почти всегда цветущие деревья, «обильные плоды, чистые и сладкие воды источников, разнообразная фауна, высока», а также яркий свет сверху, удивительное сияние, которое земному человеку выдержать не просто. Всегда упоминается город-сад, «рай насаждённый».
