То были «хабувы». «Аненайки» же звучали и вовсе беспардонно. Пожелание «Многолетия», к примеру, пелось так: «Много ле-ле-та — инаниениноейнетеинеинеенаиненаинаааааини...» Строчку эту здесь стоит оборвать, хотя можно её ещё долго продолжать.
Возмущению, которое вызывали «аненайки» и «хабувы» у многих современников, не было предела. Иван Трофимович Коренев, автор знаменитого трактата о пении, был настроен наиболее воинственно. «Нам подобает не смеяться, а плакать, — писал он, — ибо они, омрачившись и простотой и тьмой невежества... слова превратили в беспорядочные слова, а великую силу — в беспомощные ворожбы и бессловесные блеяния козлов... Нет на земле такого человека и не будет, который так бы говорил... О тьма невежества! О бессмыслие мрака!.. Никак иначе не следует петь, как только умом и сердцем и вещать разумными устами».
Столкновение двух лагерей — сторонников и противников «хомонии» — было долгим и принципиальным. Защитники «аненаек» пытались выдвинуть свои аргументы. И Е весьма убедительные. Во-первых, говорили они, подобные припевки вроде «эх, ах, ай, ой, ой-ли, ой-да, ай-но» встречаются широко и в народных песнях, где явно имеют своё ? место в мелодическом и ритмическом построении куплетов.
Приводился даже пример такой песни: «Ой-да, уж вы горы, ай-но, а-ах, ой-да, почему же ой-да вы, горы, ничего вы не спородили, ой-да, не спородили, ай-но». Во-вторых, относительно хомового пения, иначе его ещё называли пением на «он» («онным»), в качестве довода ссылались на праславянские языковые корни. Ссылались справедливо. Хомовое пение во многом действительно сохраняло фонетические, звуковые достоинства древнерусского языка. В этом можно было углядеть некоторый консерватизм, но одновременно проследить и глубокую традицию.
Беда же подстерегала любителей хомонии в другом. Многочисленные ошибки, описки, начертания понаслышке за долгие столетия привели и к искажению древнего произношения. «Молодые отрочата, учившиеся пети у подобных себе, а иные писати, списывают друг у друга, и перевод с перевода, и тетрадки с тетрадок, не зная добре ни силу речи, ни разум стиха, ни буквы ведая, и в той переписке от ненаучения, или от недосмотра описываются», — замечал современник. Никакие спасительные меры по сохранению отдельных эталонов-образцов нотных рукописей для переписывания, как, например, запись на титульном листе одного сборника — «не отдати никакоже, держати его книгохранителю в казне на свидетельство», — не помогали. Это и дало повод упомянутому выше иноку Евфросину сделать горький вывод: «Много убо и безчислена опись злая в знаменных книгах. Редко такой стих обрящется, который был бы не попорчен...»
К середине XVII века, в пору наступившего кризиса крюковой нотной системы, лучшие умы понимали, что необходимо принять важные меры по упорядочению древнерусской музыкальной грамоты, привести её к единству сообразно времени, для большего удобства и распространения. Именно тогда, в годы расцвета книгопечатания, возникли первые идеи внесения коррективов в знаменное пение. Именно тогда впервые по-настоящему зародилась и другая идея — отпечатать все нотные книги, которые всё / ещё копировались вручную.
Первенство в создании «помётного знамени» принадлежит новгородскому распевщику Ивану Акимовичу Шайдуру.
Основной труд его до нас не дошёл. Но многочисленные ссылки на него и переписанные отрывки встречаются в самых разных музыкальных сборниках. Иван Шайдур решил сделать крюковую грамоту более понятной. Для этого он разработал специальные указательные знаки — «пометы», которые писались рядом с прежними нотами, но другой краской — красной. В древности красная краска называлась киноварью. Поэтому и пометы Шайдура окрестили «киноварными». Подробности данного дела были изложены, в частности, в «Сказании о помете красной, получающейся во всём пении столповом»...
Дополнительными знаками служили те же буквы. Теперь певчий имел перед глазами совершенно конкретные указания — как и когда петь. Окончилась эпоха исполнения «понаслышке». «Аще стоит знамя У, то ударить гласом», — указывает «помета» Шайдура. «А где Б, тамо пой борзо», «аще К на верху знамени, там гакни». Осмыслив совокупность древнерусской музыки, Иван Шайдур в некоторой степени упорядочил всю её в систему, которая, в отличие от систем многих других именитых распевщиков, безуспешно пытавшихся создать своё «помётное знамя», была принята сразу же и широко по всей Руси.
Но этого было мало для начала нотопечатания, так как двуцветная печать в то время была ещё очень трудным делом.
Московский печатный двор середины XVII века славился качеством издаваемых в нём книг. Печатники — последователи традиций Ивана Фёдорова, — среди которых особой известностью пользовался «друкарь» Василий Бурцов, владели в совершенстве всеми современными формами труднейшего ремесла. Уже были изданы, причём во многих вариантах оформления, основные книги, необходимые в обиходе культурной и церковной жизни Российского государства: «Азбуки», учебники, жития, псалтыри, служебники и т. д. Оставался опять-таки последний шаг — отпечатать ноты. Для того, в частности, и были созданы в XVII столетии государственные комиссии, о которых речь пойдёт ниже.
Сначала — о работе А. Мезенца в Первой комиссии по исправлению крюковых нот.
Начальной попыткой в борьбе за устранение многочисленных вариаций знаменных распевов (которых было уже больше тысячи) стал Собор 1649 года, на котором царский духовник Стефан Вонифатьев выступил за единогласное пение. Надо иметь в виду, что под многогласием в то время часто подразумевалось не только партесное или троестрочное пение (то есть пение на многие голоса), но и простое несоблюдение последовательности церковной службы, когда певчие и священник творят службу одновременно. Примером этому служит указ Алексея Михайловича от февраля 1651 года, направленный в Кострому, о запрещении одновременного пения различных по времени последования частей богослужения. Об этом указывалось ещё при Иване Грозном: «Пети единогласно, и грамоты по всем городам были посланы». Но теперь проблема рассматривалась более конкретно: «Пети во святых Божиих церквах чинно и безмятежно на Москве и по всем городам единогласно... в один голос тихо и неспешно со всяким вниманием... В которое время священник говорит ектенью, а певцы в то время не поют, а в которую пору певцы поют, и в то время священнику ектенью не говорить...» После данного указа отрицание единогласия стало восприниматься как преступление! Против нарушителей писались доносы и заводились дела.
Наиболее интересным в развитии церковного пения и связанных с этим реформ представляется год 1652-й (7160-й), когда последовательно произошли важнейшие события, не случайно сконцентрированные по времени. К этим событиям можно отнести следующие.
Обретение мощей преподобного Саввы Сторожевского в январе 1652 года. Это важное событие связано с именем Александра Мезенца, так как он, по всей вероятности, в это время уже входил в число братии монастыря или даже уже стал старцем и членом Совета старейшин; по сообщению А. В. Преображенского — некоему Фёдору Иванову Попову было «поручено заводить знаменное печатное дело»; прибытие на Русь в 1652 году музыкантов и распевщиков из Малороссии (Украины), священник Иван Курбатов послан царём в Киев для «книжных покупок» и за певчими; появилось вышеупомянутое «Сказание о различных ересях» инока Евфросина (писалось ещё в 1651 году): «Много убо и безчислена опись злая в знаменных книгах. Редко такой стих обрящется, который был бы не попорчен...»;
