Его руки судорожно сжались в кулаки.
— Пожалуй, меня можно обвинить в том, что я довел деда до смерти. Прелюбодеяние, предательство и инцест нисколько его не волновали, но вероятность того, что все это откроется, как видно, потрясла его, и с ним случился удар, едва только я вышел из его комнаты, чтобы отправиться к Эмили. Он скончался в своей собственной спальне, а Кэролайн, я полагаю, сделала все, чтобы уничтожить следы их преступных любовных утех. Затем она прихватила с собой драгоценности и, несмотря на бушевавшую грозу, бросилась к тебе, поскольку укрыться под твоим крылом явно казалось ей наилучшим выходом.
И даже когда Кэролайн умирала, ей сопутствовала удача: камердинер моего деда явился в спальню Эмили, чтобы сообщить ей, что ее супругу плохо, и застал нас вместе, причем Эмили была в ночной сорочке. Поэтому обвинение в адюльтере пало на нее и на меня, а Кэролайн умерла с репутацией праведницы, жестоко преследуемой бессердечным мужем.
— Ты лжешь, — снова сказал Майкл, лицо его было мертвенно-бледным. — Ты придумал все это, чтобы замаскировать свои собственные гнусные дела. В это мгновение заговорила Клер.
— Лорд Майкл, теперь жена Никласа — я, — тихо проговорила она. — Наши отношения до свадьбы нельзя было назвать безоблачными, и думаю, на месте Никласа многие мужчины не выдержали бы и прибегли к силе. Но только не Никлас. Я, знающая его лучше, чем кто-либо другой, клянусь вам, что он просто не способен дурно обращаться с женщиной, так что жалобы Кэролайн были явной ложью.
Пока Майкл колебался, Никлас начал медленно, шаг за шагом приближаться к нему.
— Послушай, Майкл, за все те годы, что мы знали друг друга, я сказал тебе хоть единое слово лжи? — Он остановился и затаил дыхание, увидев, что в зеленых глазах Майкла опять блеснуло что-то безумное.
— Нет, мне ты не лгал, — хрипло сказал Майкл, — но я видел, как ты лгал другим. Ты без зазрения совести выдумывал невероятные истории о том, что ты наследник индийского магараджи или турецкий воин, или Бог знает кто еще. Потом мы покатывались со смеху, вспоминая, с каким убедительным видом ты выдавал все это вранье. У тебя был такой дар убеждения, что одна из самых алчных куртизанок Лондона легла с тобой в постель бесплатно, потому что была уверена, что ты — член королевской семьи. Так почему же я должен тебе верить?
— То, о чем ты говоришь, было лишь невинной игрой. Но я никогда не лгу своим друзьям. — Никлас снова медленно двинулся вперед. — Господи Иисусе, да если бы я сейчас лгал, неужели бы я придумал историю, столь для меня унизительную? Историю о том, как мне наставил рога мой собственный дед? Да ведь сама мысль о таком вызывает тошноту, к тому же сам я в этом фарсе выгляжу слабовольным болваном. Нет уж, я предпочитал, чтобы меня считали монстром, который своим низменным себялюбием погубил собственную семью.
Сделав последний шаг, он встал лицом к лицу с Майклом.
— Уезжая за границу, я не думал, что когда-нибудь вернусь. Но бегство не избавило меня от моей боли, так же как возвращение в действующую армию не уменьшило твоей. Убийство тоже не принесет тебе облегчения. — Он протянул руку. — Дай мне пистолет.
Майкл попятился назад, и пистолет опустился дулом к земле. Лицо лорда Кеньона было бледно, как у мертвеца, он дрожал всем телом.
Никлас молча взял пистолет из его безвольно повисшей руки, и, разрядив оружие, отбросил его в сторону.
Майкл вдруг бессильно упал на землю и закрыл лицо руками.
— Я знал: то, что я делаю, было неправильно, дурно, — с мукой в голосе проговорил он. — Но я не мог оторваться от нее, несмотря на то что это означало предательство по отношению ко всему, во что я верил.
Клер подошла и встала рядом с ним на колени.
— Любить и быть любимым — это самая могучая из человеческих потребностей, — сказала она с глубоким состраданием. — То, что Кэролайн оказалась недостойна вашей любви, было трагедией, но не преступлением. — Она мягко взяла его руки в свои. — Я понимаю, это было ужасно — разрываться между двумя близкими людьми, по сейчас все это уже в прошлом. Не мучьте себя больше.
— То, что я сделал, непростительно, — безжизненным голосом сказал он.
— Нет ничего непростительного, если человек искренне раскаялся.
В голосе Клер звучала сила, напомнившая Никласу ее отца. Ее доброта и теплая уверенность проливали бальзам па его душу, и он вдруг почувствовал, что его собственная горечь начала куда-то уходить. Что сделано, то сделано; он не должен позволить своему гневу отравить свою нынешнюю жизнь, жизнь с Клер.
Майклу было еще труднее, чем ему. Он поднял голову, по его худым щекам текли слезы.
— В Лондоне я назвал вас шлюхой и чуть было не убил вашего мужа. Вы можете простить такое? Я бы не смог.
— Но вы все же не убили Никласа, — Клер откинула волосы со лба Майкла, как будто он был одним из ее маленьких учеников, — Важны не слова, а поступки. Как вы ни пытались, вы не могли заставить себя окончательно и непоправимо предать вашу дружбу. — Она бросила умоляющий взгляд на Никласа, молчаливо прося его о помощи.
Никлас сжал кулаки. Это чертовски больно — узнать, что один из его ближайших друзей был любовником Кэролайн. Легче принять безумие Майкла, чем его предательство. Но вглядываясь в измученное лицо своего старого друга, он вдруг ощутил неожиданную жалость. Хотя самого его Кэролайн заставила пройти через ад, Никласу никогда не доводилось терзаться невыносимыми угрызениями совести, как сейчас Майклу.
Он вздохнул и опустился на колени рядом с другом.
— Знаешь, Кэролайн была самой искусной лгуньей из всех, кого я когда-либо знал, и она одурачила нас обоих. Я никогда не любил ее, как ты, но все равно она едва не уничтожила меня. И она сделала все, чтобы разрушить нашу с тобой дружбу, — именно потому, что знала, как много это для меня значит. Неужели ты позволишь Кэролайн даже после ее смерти достичь своей цели?
Клер все еще держала Майкла за руку, так что Никлас накрыл своей ладонью обе их руки.
— Мне недоставало тебя, Майкл. Нам всем тебя недоставало Пора тебе вернуться домой.
Майкл издал горлом какой-то сдавленный звук и с отчаянной силой сжал руку Никласа…
Они долго сидели так. Никлас мысленно перенесся в далекое прошлое, туда, где не было предательства и насилия, и постарался вспомнить все самое лучшее из их многолетней дружбы с Майклом. В чопорном мире Итона ему, чужаку, полуцыгану, друзья нужны были как воздух. И Майкл стал для него словно скала в трясине — на него можно было положиться всегда и во всем…
По мере того, как их окутывали вечерние сумерки, теплота этих воспоминаний постепенно растопила гнев Никласа, и он надеялся, что часть этой теплоты, пришедшей из их общего прошлого, коснулась и его несчастного друга.
Наконец Майкл глубоко вздохнул и поднял голову.
— Никлас, ты можешь простить то, что я совершил? — смиренно спросил он. — Если бы мы с тобой поменялись ролями и это у тебя была бы связь с моей женой… Не знаю, смог бы я простить такое.
