— И к сожалению, эти пятьсот фунтов выплачиваются исправно, день в день, — заметил Никлас. — Я проверял, в надежде, что компания хоть раз просрочила платеж, но — увы! — они всегда платили вовремя.
— А не могло ли случиться так, что шахтные выработки вышли за пределы арендуемого участка земли? Он вскинул брови.
— Это неплохая мысль. Участок, который мой дед отдал в аренду, весьма обширен, и вполне может статься, что шахтные выработки не вышли за его границы, но я непременно велю изучить этот вопрос. А какие-нибудь другие идеи у вас есть?
— Увы, ничего другого я придумать не могу. Он улыбнулся.
— Ваша идея куда лучше, чем предложение моего стряпчего. Он посоветовал мне подать иск в суд — на том основании, что Майкл, дескать, злоупотребил своим влиянием на моего деда, чтобы получить в аренду пенритскую шахту, и тем самым лишил меня законной части моего наследства. Это был бы слабый ход: во-первых, пятьсот фунтов стерлингов в год — вполне приемлемая арендная плата, а во-вторых, подписывая арендный договор, мой дед находился в здравом уме и твердой памяти. Но как бы там ни было, мы еще подумаем над тем, как оспорить договор в судебном порядке.
Он снова заиграл на арфе и запел по-валлийски. Клер сбросила туфли и, поджав ноги, уселась на диван. Никлас уговорил ее спеть вместе с ним. У Клер был ничем не примечательный голос, но многолетнее исполнение религиозных гимнов придало ему силу и гибкость, к тому же, как все валлийцы, она любила петь.
Они переходили от песни к песне, то валлийской, то английской. Клер вторила Никласу, когда знала слова, а когда не знала, с удовольствием слушала. Это был чисто дружеский вечер, и она наслаждалась каждой его минутой и каждой нотой песен. Правда, Никлас, склонившийся над арфой и вдохновенно музицирующий, выглядел невероятно романтично, но тут уж ничего нельзя было поделать. Главное — это то, что они могли наслаждаться обществом друг друга, не чувствуя напряжения и скованности.
Она продолжала так думать до того момента, пока Никлас не начал любовные песни. Теперь каждый его брошенный на нее взгляд был почти осязаемой лаской, каждая душещипательная фраза была обращена к ней, и прежде чем осознать грозящую ей опасность. Клер уже оказалась на полпути к гибели. Без единого прикосновения Никлас размягчал се сопротивление и готовил для своей постели.
Мечтательное довольство Клер вмиг испарилось. Настороженно выпрямившись, она гневно воскликнула:
— Вы опять пытаетесь меня соблазнить!
Он закончил песню, которую пел, после чего улыбнулся ей невинной улыбкой.
— О чем это вы? Да я с самого утра ни разу до вас даже не дотронулся.
Она нахмурилась.
— Но песни, которые вы посте, способны вскружить голову любой женщине.
Его улыбка стала шире.
— Дай-то Бог.
Все ее надежды рухнули; она поняла, что ничего не изменилось.
— А я-то подумала, что вы решили отказаться от попыток соблазнить меня, — с горечью сказала Клер: — Если мы друзья, то как вы можете стремиться разрушить мою жизнь?
— Все дело в том, что я совершено искренне не считаю страсть чем-то разрушительным. — Его пальцы пробежали по струнам. — Я считаю ее освобождением. Полной реализацией личности. Недаром, когда мы заключали наш договор, я сказал, что если выиграю, то выиграем мы оба.
— А если выиграю я, то вы проиграете, — отрезала Клер. — Я предпочитаю именно такой исход.
Она встала с дивана, надела туфли и направилась к двери. Клер понимала: в данной ситуации неразумно чувствовать, что тебя предали, — ведь уверенность в том, что Никлас отказался от борьбы, была порождена лишь ее собственным воображением, — и все же девушку жгла обида. Когда он нуждался в ней вчера ночью, она тут же отмела прочь все свои страхи и сомнения, чтобы помочь ему, но Никлас не захотел отплатить добром за добро.
Она была уже почти у самой двери, когда он снова запел. Клер узнала песню — ее сочинил в двенадцатом веке принц-поэт по имени Хайвел ап Оуэн Гвинедд. Она слышала этот напев не раз, но никогда прежде он не звучал так волшебно, как сейчас, когда его пел Никлас.
Мой выбор пал на стройную, как тростника, деву,
Прекрасную и высокую, и пурпурном плаще.
Завороженная музыкой. Клер остановилась, потом медленно повернулась к нему. Темный огонь, горящий в его глазах, растопил ее гнев и волю к сопротивлению, а его бархатный голос все пел и пел — о мужчине, который страстно желает женщину.
Я выбрал тебя — но мил ли я тебе?
Отчего ты молчишь, такая прекрасная в своем молчании?
Вопреки своей воле она медленно, шаг за шагом прошла через всю комнату и приблизилась к нему. Его глаза вспыхнули, и он с еще большим воодушевлением допел последние слова песни:
Я выбрал леву и не жалею о том,
Ибо моя избранница нежна и прекрасна.
Когда замер последний звук, Никлас поманил Клер рукой и тихо проговорил:
— Этот поцелуй ты должна подарить мне сама.
Так сильны были чары, что она подняла руку, чтобы коснуться его руки. Цыганское колдовство. Магия волшебной музыки.
Старый Ник со всей его адской силой.
Она ощутила отвращение к самой себе, осознав, как близко подошла к тому, чтобы уступить ему. Ее протянутая рука опустилась.
— Вы как паук, сплетающий паутину из звуков, чтобы поймать в нес глупую муху. Но в этот раз у вас ничего не выйдет.
Он мечтательно улыбнулся.
— Стать частью другого существа — это и есть полное слияние. Именно к этому состоянию стремятся мужчины и женщины, когда совокупляются, но даже в лучшей случае им удается достичь его лишь ненадолго. — Пальцы Никласа извлекали из струн арфы звучные, меланхоличные аккорды, вплетающиеся в его речь.
— Уверены ли вы, что муха не находит наслаждение в этом соитии, которое кладет конец одиночеству?
Разозленная его способностью всему придавать романтический ореол, Клер едко ответила:
— Эта метафора, конечно, красива, но не надо забывать, что в действительности муха становится для паука не чем иным, как обедом. Муха умирает, а паук живет себе дальше, пожирая других глупышек. — Она повернулась и решительно направилась к двери. — Поищите себе иную жертву.
Она услышала, как он поставил арфу на пол и двинулся за ней.
— Клер.
Она нехотя обернулась.
— Вы не имеете права останавливать меня — вы уже получили и свой сегодняшний поцелуй, и завтрашний тоже.
— Вы думаете, я этого не знаю? — с сожалением промолвил Никлас.
Он стоял так близко, что тепло его тела ласкало ее, — однако они не касались друг друга.
— Я не могу поцеловать вас, но зато это можете сделать вы. — Он улыбнулся ей своей чарующей цыганской улыбкой. — Если вам так больше правится, я даже буду сопротивляться.
