Лодка приближалась в хорошем темпе. Сначала она казалась далекой тенью, сороконожкой, что шагает длинными ногами по листу воды. Теперь она обрела форму. Рядом с тренером, которая управляла лодкой, вырисовывались силуэты двенадцати членов экипажа. Команды разносились по ночной бухте.
— Bat, bi. Bat, bi. Arraun, arraun…
[27]
Сестеро молча наблюдала за ними. В Пасайе не было дождя, и даже звезды осмеливались проглядывать сквозь облака. Эту ночь можно было бы назвать красивой, если бы она сидела на забытом причале, наслаждаясь пейзажем. Брат опаздывал, но и она не чувствовала себя готовой к предстоящему разговору.
— Вперед, девочки, такими темпами команда Сан-Хуана нас обойдет!
Лодка проходила мимо старого дока, и Сестеро ясно слышала слова. Чья-то рука в третьем ряду помахала ей в темноте. Фонарные столбы на соседней площади позволили ей разглядеть лицо гребца, что так радостно приветствовал ее. Это была Лейре Алтуна, писательница и невеста Айтора Гоэнаги. Сестеро искренне улыбнулась. Он была рада видеть, что та снова занимается греблей. Кажется, она оправилась от смерти отца своей дочери. Что бы с ней случилось, если бы рядом не было маленькой Сары и самого Айтора? Она бы справилась. Конечно, справилась бы, она сильная женщина, но ей было бы куда тяжелее начинать жизнь заново.
Сестеро мысленно перенеслась в Урдайбай. Она беспокоилась за Хулию. Наверное, тяжело оставаться в стороне от дела, которое может пролить свет на важнейшее событие твоей собственной жизни. Она хотела бы сделать для нее больше. Хулия это заслужила. Ее не было в команде всего день, а она уже соскучилась. Сестеро с радостью осталась бы на ужин. Хорошо, что она знает, что та не одна. Ей будет полезно поужинать с другом.
Она машинально начала напевать песню. Это случалось с ней не в первый раз при мыслях о коллеге. Взяв в руки телефон, она написала ей сообщение, приложив ссылку на песню:
Теперь я всегда буду вспоминать о тебе, слушая эту песню:
Слова для Хулии.
Несмотря на все печали, у тебя будут друзья
[28] :)
Деревянный каркас причала завибрировал. По доскам кто-то шел. Обернувшись, Сестеро увидела Андони.
— Ну и место ты выбрала. Как будто мы влюбленная парочка, — пошутил брат.
Сестеро неохотно рассмеялась. Этот пирс, скрючившийся под весом лет, был местом, где она когда-то украдкой курила травку. Теперь она не курит даже сигареты. Здесь, за домами Сан-Хуана, напротив побережья, где раскинулся Сан-Педро, всегда можно было найти уединение неподалеку от дома.
— Здесь можно спокойно поговорить. Мне хватило цирка в «Итсаспе» накануне, — сказала она, не вдаваясь в подробности.
— Вчера все только об этом и говорили. Ты правда ударила его?
Сестеро фыркнула. Именно это она так ненавидела в маленьких поселениях.
— А сам как думаешь? Не знаешь, как все любят поболтать? Слухи всегда преувеличены. Брось камень в море, и они скажут, что ты пытался потопить корабль выстрелом из пушки.
Брат сел рядом с ней. Единственным, что нарушало тишину, был характерный шум моторной лодки. Несколько минут они молчали, глядя, как маленький паром перевозит пассажиров с одного берега бухты на другой. Вид домов в Сан-Педро на противоположном берегу напоминал о том, что день подошел к концу. В окнах горел свет. Пришло время ужина, о чем напоминали и ароматы, которые доносились до пирса с кухонь Сан-Хуана.
— Что ты хотела мне сказать? — спросил Андони, поднося сигарету к губам. Его лицо озарил оранжевый огонек, и он сделал первую затяжку.
Сестеро сжала челюсти. Она должна контролировать себя, а не яростно выплевывать слова, иначе та тонкая связь, которая осталась между ними, порвется.
— Ты считаешь, это нормально, что я должна каждый день приезжать из Герники, чтобы мама не ночевала одна? Ты целыми днями ничего не делаешь. Разве это так трудно — вернуться домой на несколько дней?
Вот так. Она вывалила все сразу. Такт — не ее сильная сторона. Закрыв глаза, она прикусила губу в ожидании ответа.
Андони фыркнул.
— Мы опять с ней поцапаемся. Вечно она ко мне цепляется. Все, что я ни сделаю, все не так.
Сестеро повернулась к нему.
— Думаешь, в твоем возрасте я не курила? Курила, конечно, и порой даже баловалась косячком. Мы все проходили через бунт. Но у меня никогда и в мыслях не было зажечь сигарету дома. Ни в девятнадцать, ни в двадцать три. Черт, это нормально, что мама расстраивается, когда ты так делаешь. Она просто не хочет, чтобы сын испортил здоровье. — Сестеро шлепнула по одной из деревянных опор пристани. — Ты и представить не можешь, сколько раз я приходила сюда курить тайком.
— Ты тоже сбежала из дома, — упрекнул ее Андони.
— Это другое. Я устала жить в диктатуре страха, устала от того, что она позволяла отцу шантажировать и оскорблять ее, устала слышать, как она украдкой плачет, и тщетно настаивать на том, чтобы она сообщила о нем в полицию.
Андони промолчал. Небольшая волна, которая проскользнула в бухту, с легким всплеском ударила о фундамент близлежащих домов — природная музыка, которая в любых других обстоятельствах показалась бы умиротворяющей.
— Он болен, — проговорил брат.
Сестеро проследила взглядом за лодкой, которая возвращалась в доки на противоположном берегу. Звук ее мотора превратился в приглушенный шепот.
— Конечно, он болен. У него зависимость от азартных игр, и ему нужна помощь, о которой он не хочет просить. Но это не значит, что он ни в чем не виноват. Он склонен к домашнему насилию. Знаешь, о чем я сожалею? — спросила она, ковыряя сучок в полу. Брат молча ждал продолжения. — О том, что я не заявила в полицию о том, что происходит у нас дома.
— И почему ты этого не сделала?
Ане пожала плечами.
— Из уважения к ней. Мне хотелось, чтобы свобода стала ее собственным выбором. Мама прощала его снова и снова, все эти отвратительные унижения заканчивались ложным покаянием, — сказала она, чувствуя острый приступ вины, как будто кто-то вогнал ей занозу в палец. — Я поступила неправильно, совершенно неправильно. Так много женщин умирает от рук своих партнеров именно потому, что окружающие ничего не предпринимают, а их жертвы зачастую просто не способны сами положить этому конец.
— Папа ни за что бы ее не убил. Он не такой человек.
— Все они не такие, пока не станет внезапно слишком поздно, — возразила Сестеро. С тех пор, как она стала полицейской, она видела куда больше трагических историй, чем могла себе представить.
Андони снова промолчал. Его лицо было серьезным и задумчивым, взгляд потерян, а губы скривились от боли. Это был уже не тот человек, что забивал косяк, лежа на диване. Он резко стал казаться старше. Он тоже слишком быстро повзрослеет — такова участь детей, которые выросли в семьях, где царит домашнее насилие. У них нет времени на детство и юность, только на зрелость, к которой их никто не готовил.
