— Оставь ключи на кровати. Сюда ты не зайдешь. — Слова, идущие изнутри, сами срывались с губ.
Отец презрительно рассмеялся, скривив губы.
— Ты годами жила в доме своей бабушки и не платила за аренду. И вот благодарность, которую я получаю? — ледяным тоном возразил он.
Дальше все произошло с бешеной быстротой и туманной нереальностью происходящего. Раздался звонок в дверь, и Мариано напрягся, понимая, что что-то не так. Однако именно он открыл дверь и увидел полицейских.
— Что ты натворила? — бросил отец, повернувшись к Сестеро.
Она промолчала. Горло сжалось, но ей удалось выдавить из себя несколько слов, обращаясь к коллегам:
— Наденьте на него наручники и отвезите в полицейское управление.
Затем она повернулась к отцу, чувствуя, что давление в горле стало почти невыносимым. То, что она сейчас сделает, разобьет ей сердце, но наконец-то примирит ее с собой. Ей давно следовало так поступить.
— Мариано Сестеро, вы арестованы за систематическое насилие на гендерной почве.
Сентябрь 2001
Раз, два, три… Капли падали в бульон с ритмом, придававшим умиротворение.
Цель была близка. Возможно, это станет последней необходимой дозой для ее достижения.
Это было странное ощущение. По мере того как отравление препаратом от алкоголизма разрушало органы моей приемной матери, моя собственная жизнь расцветала. Я чувствовал себя как тюльпан, распускающийся из бутона, чтобы показать миру свои лучшие цвета.
Мне нужна была эта месть, чтобы двигаться дальше.
Столько лет боли не должны остаться безнаказанными.
— Твой суп, — сказал я, поднеся тарелку к кровати.
Эта человеческая развалюха, в которую ее превратило отравление, едва разлепила губы, чтобы прошептать что-то похожее на благодарность. Она не смогла открыть рот, когда я передал ей ложку. У нее не осталось сил.
— Ты должна поесть, — пожурил я ее с притворной улыбкой.
Она уставилась на вереницу машин, медленно ползущих по кольцевой дороге. В больнице «Крусес» нам дали палату не с лучшим видом.
— Нет, — сказала она, отвернув голову в другую сторону.
Дверь открылась, и вошла медсестра с подносом. У нее были короткие светлые волосы и розовые щеки.
— Она еще не доела?
— Говорит, что не хочет, — объяснил я.
— Так нельзя. Она должна есть. Хотя бы очень вкусный суп. Давайте я помогу, — сказала женщина, забирая у меня тарелку.
Я сел у изножья кровати, наслаждаясь моментом. Эта медсестра с эмблемой государственной медицинской службы на розовой форме отравляла мою мать с каждой ложкой. Это было просто апофеозом, идеальной кульминацией довольно прямолинейного плана. А я еще так не хотел везти ее в больницу…
— Очень хорошо, — сказала медсестра, когда ей удалось уговорить маму доесть суп. — А теперь отдохните, вы заслужили это.
Забрав поднос, женщина печально мне улыбнулась.
* * *
— Как вы? Чувствуете себя лучше? — спросил врач, поглаживая ее по тыльной стороне руки.
Мать только вздохнула. Нет, конечно, ей не стало лучше. Достаточно было посмотреть на серость ее кожи. За несколько часов стало намного хуже. Конец был близок.
— Здесь больно? А здесь? — врач слегка надавил ей на живот.
У нее не было сил жаловаться, но было очевидно, что ей больно. При каждом нажатии на лице умирающей отражались страдания.
Врач сделал скорбное лицо и пригласил меня выйти в коридор.
— К сожалению, новости плохие, — сказал он, положив руку мне на плечо. — У нее острая печеночная недостаточность, и это влияет на все остальные органы. Компьютерная томография выявила обширное воспаление, и динамика ухудшается. Сказать по правде, это чудо, что с ее показателями она до сих пор в сознании.
— Спасите ее, пожалуйста, — молил я, поглаживая флакон цианамида в кармане.
Доктор поджал губы и опустил взгляд.
— Боюсь, мы больше ничего не можем сделать. Она не реагирует на лечение. Мне ужасно жаль. Главное сейчас — уберечь ее от боли. При первых же признаках зовите нас.
Я изо всех сил пытался скрыть эйфорию, которую во мне вызвали его слова. Хорошо, что Марсиаль много лет назад научил меня скрывать свое душевное состояние при переговорах по радио.
— Сколько ей осталось?
— Думаю, счет идет на часы. Дни, в лучшем случае.
Я кивнул, уставившись в пол. Я боялся, что глаза выдадут мои истинные чувства.
— Крепитесь. — Он похлопал меня по спине и слегка сжал плечо. — Возвращайтесь в палату. Будьте рядом, не оставляйте ее одну на пороге смерти. И скажите ей, как сильно вы ее любите. Пусть она покинет этот мир, окруженная любовью близких.
Поблагодарив его, я смотрел ему вслед, пока он шел к лифту. Затем я вошел в палату. Мать повернула голову к двери. Ее глаза искали сочувствия. Я улыбнулся ей не для того, чтобы утешить, а для того, чтобы она увидела, что ее тяжелое состояние меня не трогает.
Я не расслышал, что она бормотала. Возможно, она хотела извиниться за весь вред, который причинила мне, возможно, теперь, когда она знала, что находится на смертном одре, она нуждалась в моем прощении.
Меня не интересовали ее слова. Я просто взял куртку и ушел, не сказав ей ни слова. Она заслуживала только одного конца — смерти в одиночестве.
Именно это я и собирался ей дать.
62
Четверг, 1 ноября 2018
Палочки с силой ударили по тарелкам, а затем по барабанам. Правая нога отбивала ритм вместе с бас-бочкой. Снова и снова в гипнотическом исступлении, от которого Сестеро вспотела. Музыку дополнял ритм ее собственного сердцебиения. Как обычно, она сливалась с ударными в единое целое.
Тюльпаны, монахини, отец… Все растворилось, будто капля краски в безбрежном море. Здесь есть только она и музыка, музыка и она. И больше ничего.
Она была настолько погружена в ритм, что даже не улыбнулась приходу Олайи. Подруга жестом попросила ее не останавливаться. Когда Сестеро, наконец, оглянулась, Олайя уже держала гитару в руках. Им не нужны были слова, чтобы знать, какую песню они исполнят. Бочка задала ритмический рисунок, и к нему сразу же присоединились аккорды Олайи. И, конечно же, ее голос, ведь Олайя — вокалистка группы.
Это была песня «Берри Чаррак», одной из их любимых групп.
Сестеро чувствовала себя счастливой, пока звучала музыка. Она подпевала во весь голос. Обычно она этого не делала, ведь за вокал отвечала подруга, но сегодня это было ей необходимо.
— Если сверху появятся жильцы, на нас пожалуются в полицию, — сказала Олайя, едва отзвучал последний аккорд.
