Семья Бродских за год до этого получила полторы комнаты в доме Мурузи, куда еще предстоит приехать Профферам. Тогда же, в 1955 году, Бродский бросит школу. И в том же году в СССР будут изданы «Дни Турбиных» Булгакова, а Пастернак закончит «Доктора Живаго». В 1955 году Набоков опубликует свой главный английский роман – «Лолиту», пока что во Франции, в издательстве Olympia Press. Грэм Грин назовет ее «одной из трех лучших книг года». Его оценка окажется чрезмерно осторожной («Лолиту» теперь считают главным романом XX века). Тем не менее отзыв Грина станет началом триумфа писателя.
В 1956 году, пока скандал только нарастает, Набоков продолжает переводить «Евгения Онегина» в Гарварде. Василий Аксенов заканчивает Ленинградский медицинский институт и начинает работать врачом на Крайнем Севере. Анну Ахматову снова стали печатать в СССР, она уже год как живет в маленьком домике в Комарово, где позднее ее впервые увидит Бродский. В 1956 году был реабилитирован Лев Копелев (освобожденный из лагеря за два года до этого), а в музее Пушкина открылась первая выставка Пикассо.
В 1955 году в Женеве прошла конференция, на которой CCCР и США попытались нащупать пути к «разрядке международной напряженности» (как тогда выражались). Но в 1956 году случится венгерская революция, и советские войска оккупируют страну. Хрущев произнесет свою знаменитую фразу, адресованную Западу: «Мы вас закопаем». Тем временем Фидель Кастро возвращается на Кубу из мексиканской эмиграции, чтобы начать вооруженную борьбу с режимом Батисты.
Политический фон очень важен для понимания выбора, который сделал Карл Проффер в 1956 году, решив в конечном итоге изучать русский язык. Эллендея находит этому шагу скорее эстетическое объяснение: «Он стоял перед доской объявлений с образцами языков и впервые увидел русский алфавит. Его внимание привлекла буква „Ж“, похожая на бабочку, и он сказал себе: „Какой интересный алфавит“». Получается, что «Ж» как бабочка – случайная аллюзия на энтомологическую страсть Набокова – неожиданно впорхнула в жизнь баскетболиста со Среднего Запада и увлекла его в новый мир, где ему вскоре доведется свести знакомство с набоковскими голубянками Madeleinea lolita и Nabokovia. Надо признать, этот образ слишком живописен, чтобы что-то объяснить.
Выбор Карла был, вероятно, более осознанным и нонконформистским, если не протестным. Юность его пришлась на начало холодной войны и истерику маккартизма в США. «Россия присутствовала в повседневной жизни молодых американцев, – вспоминает Эллендея, – и присутствие это было окрашено чувством страха. Мы прятались под столами в классе во время учебных тревог и знали, почему наши родители строят бомбоубежища. Нам снились бомбежки, и в нашем сознании Советский Союз был страной, которая подавила народные движения в Венгрии и Чехословакии. Вожди Советского Союза казались непостижимыми, и это рождало страх, что они под влиянием паранойи могут напасть на нас».
Впрочем, страх всегда пробуждает любопытство, а назойливая пропаганда не могла не вызвать у подростка-студента идиосинкразии и желания разобраться во всем самостоятельно, наперекор правде отцов. Во всяком случае, такие эмоции были весьма характерны по нашу сторону железного занавеса как для поколения моего отца, практически ровесника Карла, так и для моего собственного. Никому неведомая и всеми ненавидимая страна вполне способна стать предметом романтического увлечения, особенно если учитывать, что баскетболист Карл везде хотел быть первым. Эллендея вспоминает: «Конечно, над ним туча – Россия наш враг, – но Карл не такой, он устал от этого, мы все устали от этого».
Пора наивной влюбленности западных интеллектуалов в Советский Союз была уже на исходе. Берлинский кризис и оккупация Венгрии давали вполне ясное представление о природе и характере советского режима. Одновременно свобода слова на Западе весьма эффективно уравновешивала слишком умильные оценки собственного мира, который как раз в это время был расколот борьбой за расовое равноправие. В недалеком будущем случится еще и война во Вьетнаме, которая надолго поссорит практически всех думающих людей США с правительством.
Накопившаяся усталость от холодной войны, спорадически переходившей в горячую (к счастью для всех, периферийную), способствовала кристаллизации в интеллектуальной среде вполне себе беспартийного мнения: «все они хороши» – и «наши», и «ваши». Есть мы и они, есть люди, а есть правительства. Пройдет всего несколько лет, и в 1971-м, в год основания «Ардиса», Джон Леннон, голос эпохи и поколения, выразит эту мысль ясно, но без злости, как это и было свойственно мироощущению хиппи:
Imagine there’s no countries
It isn’t hard to do
Nothing to kill or die for
And no religion too
Imagine all the people
Living life in peace
You may say that I’m a dreamer
But I’m not the only one
I hope someday you’ll join us
And the world will be as one.
***
Вместе с русским языком Карл в 1956 году получает и совершенно исключительного преподавателя. Вот как он пишет о нем в предисловии к диссертации о сравнениях у Гоголя, опубликованной в 1967 году: «Прежде всего я хотел бы поблагодарить Игоря Шевченко, который вел первый год русского языка в университете Мичигана, когда я начал там учиться в 1956 году. Оригинальность, юмор и вдохновение редко можно встретить на начальном языковом курсе. Если бы этот одаренный учитель не обладал такими качествами, мой интерес к России мог бы никогда не развиться».
«Шевченко был одним из первых настоящих интеллектуалов, встреченных Карлом», – утверждает Эллендея. – Вот тебе пример того, что происходит с эмигрантами в Америке, – поясняет она в личном интервью. – Игорь Шевченко, очень известный историк Византии, человек большого культурного кругозора, эрудированный, талантливейший ученый, который, конечно же, не должен был преподавать просто русский язык, но он этим занимается. Карл получает от него уже не только язык».
Игорь Иванович Шевченко родился в пригороде Варшавы в 1922 году в семье украинских эмигрантов-националистов и, по свидетельству крупного российского византиниста, академика Российской академии художеств Алексея Лидова, хорошо его знавшего, чувствовал себя скорее украинцем, чем русским. Впрочем, так же, как и Гоголь, он всегда находился на перекрестке этих двух славянских культур. Как знать, не Шевченко ли Карл обязан своим интересом к Гоголю? Во всяком случае, Эллендея называет будущее погружение Карла в Гоголя «немыслимым»: «Представь, этот сын Среднего Запада, баскетболист, отличный спортсмен, не неврастеник, он никогда не знал сомнений. И вдруг – влюбиться в Гоголя!»
Лидов запомнил Шевченко как «человека высокого, красивого, властного, победительного, с хорошим чувством юмора, но не по отношению к самому себе. Он был невероятный ходок по женской части, даже в очень преклонном возрасте. Такой альфа-самец с весьма потребительским отношением к женщинам. К американцам относился немного свысока. Впрочем, американская академическая тусовка его тоже недолюбливала, полагала наглым хамоватым нуворишем. Шляхетство сочеталось в нем с удивительным плебейством. А вообще, он обладал исключительным влиянием на людей. Был абсолютным лидером, львом».
