Документы свидетельствуют, что Сергей Прокофьевич был активным и смелым не только в море, но и при решении принципиальных вопросов на берегу, даже если это приводило к конфликтам с руководством. Вот лишь один пример: 27 марта 1942 года командир первого дивизиона подлодок Е. Г. Юнаков, Лисин, его комиссар В. С. Гусев и командир С-4 Д. С. Абросимов на служебном совещании в присутствии начальника Главпура ВМФ И. В. Рогова выступили с жалобой на командира плавбазы «Смольный» капитана третьего ранга С. С. Веселова и его военкома батальонного комиссара А. Е. Лапова. Последнего подводники обвиняли в разворовывании и спекуляциях личными вещами погибших в 1941 году подводников, хищении продуктов и дележе их с бывшим военкомом бригады Майоровым, а также в наплевательском отношении к нуждам личного состава. Политотдел БПЛ провел расследование, в ходе которого часть фактов подтвердилась, а другая осталась недоказанной. Но и этого хватило, чтобы 23 апреля снять Лапова с должности. Несколько позже – 6 августа – за пьянство был снят и командир плавбазы С. С. Веселов. Другим вопросом, вызвавшим столкновение, являлось предоставление отпуска к находившейся в эвакуации семье. «Тов. Абросимов и Лисин, – писалось в политдонесении, – были убеждены, что их месячное отсутствие не отразится на успешном ходе судоремонта подлодок, а что касается своей личной учебы и подготовки к активным действиям в 1942 г., то они, якобы, в этом особой нужды не имели. Больше того Абросимов и Лисин ссылаясь на то, что к боевым действиям надо не только отремонтировать механизмы корабля, но и здоровье личного состава (в частности ПЛ) неоднократно высказывал (так в документе. – М. М.) в кают-компании недовольство тем, что с КБФ вывозятся в тыл («золотой фонд») не справившиеся командиры и нач. состав (даже на самолетах), а боевых командиров (таких как они) боятся на один месяц отпустить на отдых, и Абросимов в беседе с Лисиным это квалифицировал как трусость вышестоящего командования взять на себя ответственность за отдых подчиненных. При этом т. т. Абросимов и Лисин свои отпускные настроения не только не считали нездоровыми, вредными, а наоборот утверждали, что это боевая необходимость…»
[80] Тогда командование и политорганы раскритиковали предложение командира С-7, но позже без лишнего шума его полностью реализовали. Уже зимой 1942/43 года командирам лодок Балтфлота стали предоставлять отпуска с выездом на Большую землю, а годом позже приказом наркома ВМФ были введены обязательные отпуска и санатории для подводников.
Обстановка на Балтике по сравнению с 1941 годом сильно изменилась. Для германского военно-морского командования не являлось секретом, что за год борьбы КБФ понес значительные потери – только одних подлодок погибло двадцать семь, – а его боевой потенциал подорван тем, что он вынужден базироваться на осажденный блокированный город. Конечно же германские адмиралы допускали вероятность того, что какое-то количество подводных лодок после окончания ледостава предпримут попытку вырваться на просторы Балтийского моря. Для противодействия им с началом навигации в восточной части Финского залива на меридиане острова Гогланд и в западной части между Таллином и Хельсинки были выставлены два мощных минных заграждения из нескольких тысяч мин. Кроме того, в море оставалось большое количество немецких и советских мин, выставленных в ходе кампании 1941 года. Недаром моряки называли Финский залив «супом с клецками»! Для охоты за подводными лодками и несения дозоров немцы и финны выделили более сотни кораблей и катеров, несколько десятков противолодочных самолетов. Считалось, что при попытке прорыва советские субмарины встретят настолько мощное противодействие, что понесенные потери заставят штаб КБФ отказаться от повторения подобных попыток впредь. С учетом этих соображений вражеское командование разрешило в центральной части Балтийского моря ходить судам беспрепятственно кратчайшими маршрутами поодиночке так, как это осуществлялось в мирное время. В любом случае для конвоирования всех судов сил все равно не хватало – ведь главная корабельная группировка была стянута в Финский залив, а по Балтике ежедневно ходило несколько десятков больших и малых транспортов.
В то время море пересекали две основные водные артерии. Первая из них связывала немецкие порты Данцигской бухты с портами Южной Финляндии и оккупированной Прибалтики. По ней в основном ходили пароходы, осуществлявшие перевозки в интересах немецких вооруженных сил, а также финские суда с грузами для своей страны. Вторая брала начало в портах Кильской и Поммеранской бухт и пролегала вдоль берегов Швеции в направлении гаваней Ботнического залива. Здесь также попадались суда с военными грузами для действовавшего на севере Финляндии немецкого горнострелкового корпуса, но 90 процентов составляли транспорты со шведской железной рудой, купленной Третьим рейхом для нужд сталелитейной промышленности. Объем перевозок был весьма значительным – достаточно сказать, что в течение войны в Германию доставлялось морем 10–12 млн тонн руды ежегодно. О том, что немцы вывозят морем шведскую руду, было известно и штабу КБФ. В 1941 году к побережью Швеции высылалось несколько подводных лодок, но их командиры действовали настолько неумело, что за всю кампанию противник потерял на этой коммуникации лишь один транспорт. Теперь же в этот район посылалось сразу несколько подводных лодок с подготовленными экипажами, и лисинская С-7 являлась одной из них.
Необходимо отметить и еще один немаловажный фактор. Хоть мы и говорим о лучших экипажах и интенсивной подготовке к походам, полноценной эту подготовку признать никак нельзя. Дело в том, что у балтийских подводников не осталось ни одного безопасного полигона, где они могли бы в полном объеме отработать предстоящие боевые задачи. И Ленинград, и Кронштадт полностью простреливались осадной артиллерией, не говоря уже об авиации. Любое перемещение кораблей происходило перед глазами немецких наблюдателей, которые сразу же могли вызывать артиллерийский огонь. Даже отработку действий экипажей в ходе погружения и всплытия приходилось отрабатывать между невскими мостами. В этих условиях особое значение приобрела довоенная подготовка моряков, а она на С-7 была отличной.
Легендарный поход начался в ночь на 22 июня 1942 года, когда «эска» перешла из Ленинграда в Кронштадт. Немцы, находившиеся на южном берегу залива, обнаружили подлодку и сопровождавшие ее катера, но открытый ими артиллерийский огонь, благодаря своевременно выставленным дымовым завесам, потерь не нанес. В Кронштадте пришлось задержаться – с первых вышедших в море подлодок в штаб донесли, что корабли и самолеты противника оказывают сильное противодействие выходящим в море субмаринам, чему особенно благоприятствовал период белых ночей. Всплывая в ночное время для зарядки аккумуляторных батарей, подлодки подвергались многочисленным атакам и продолжительному преследованию. Сообщения об этом заставили штаб флота задержать С-7 в Кронштадте до начала июля. Лишь получив сообщение со всех субмарин, что им удалось вырваться из залива, командование разрешило Лисину продолжить путь в море. В ночь на 3 июля его лодка перешла к самой западной в 1942 году точке советской территории – острову Лавенсари – и на следующую ночь начала прорыв.
