Военное время наступило очень скоро – в ноябре 1939 года началась война с Финляндией. Все субмарины дивизиона, кроме РЕДО, в конце декабря перешли из Кронштадта в эстонский порт Палдиски. Одна из них дважды выходила в боевые походы, остальные занимались боевой подготовкой. Николай Константинович мог только завидовать боевым товарищам – они находятся на фронте морской войны, а он в тылу. Пока он пытался перейти на боевую лодку, война закончилась. Вместо этого в конце июля 1940 года его назначили командиром дивизиона «малюток».
Казалось бы, большая самостоятельная должность, служить и радоваться, но нет. Дивизион оказался не боевым, а строящимся. В него входили четыре субмарины XII серии, которые строились на горьковском заводе «Красное Сормово» и по плану должны были вступить в строй Балтфлота осенью 1941 года. На лодках еще не было командиров и имелось не более трети от числа положенного личного состава. Моряки помогали рабочим достраивать субмарины, параллельно практически осваивая новую технику. Фактически Мохов оказался не комдивом, а прорабом, командиром четырех корпусов и большого числа матросов, из которых только в отдаленной перспективе могли получиться экипажи подводных кораблей. К тому же он оказался вдалеке от моря. Это было совершенно не то, к чему стремился Мохов. В феврале 1941-го последовала реорганизация подводных сил КБФ, в соответствии с которой Николай Константинович стал командиром другого подразделения. Это снова был дивизион «малюток», но не строящихся, а, наоборот, тех самых первых VI-бис серии, на которых когда-то начиналась его служба и которые теперь нуждались в капитальном ремонте. В то же время судостроительные заводы были завалены заказами на строительство новых кораблей, а мощностей для ремонта старых не хватало. Завод «Судомех» принял для ремонта только одну из пяти субмарин дивизиона, а остальные поставили в гавани Кронштадта в отстой до лучших времен. Из-за нехватки командных кадров уже к марту 1941-го на дивизионе практически не осталось начсостава. Мохов фактически оказался на той же должности, что и раньше, с той лишь разницей, что место службы находилось непосредственно на Балтике, а отсутствие ремонтных работ обрекало его и подчиненных матросов на вынужденное безделье. Николай Константинович начал хлопотать о переводе, и именно в этот момент и началась Великая Отечественная война.
В новых условиях обстановки ремонт устаревших субмарин с незначительными боевыми возможностями стал и вовсе никому не нужен. Зато очень скоро стали нужны солдаты и офицеры морской пехоты, которых командование Северо-Западного направления с утроенной энергией бросало на закрывание дыр в обороне юго-западных подступов к Ленинграду. Уже в начале второй декады июля разгорелись бои на лужском рубеже, который являлся дальними подступами к городу Ленина. Тогда на сухопутный фронт направили немало подводников, причем в первую очередь из береговых и учебных подразделений, а также ремонтирующихся кораблей. Не обученные премудростям общевойскового боя, моряки несли тяжелые потери, и мало кто из них впоследствии смог вернуться на флот. Николаю Константиновичу, скорее всего, предстояло стать командиром морской роты или батальона, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. 6 июля двум «малюткам» предстояло выйти из Таллина на позиции в Балтийское море. Через миноопасный район они шли за тральщиком, на борту которого находился старший на переходе комдив Евгений Юнаков. Незадолго до полуночи тральщик подорвался на донной мине. Раздался сильный взрыв, разломивший корабль пополам. Стоявший на мостике Юнаков был выброшен в море и сильно контужен. К счастью, его спас сторожевой катер, но полученные травма и контузия не позволили ему исполнять служебные обязанности. Лучшей кандидатурой на замену оказался Николай Мохов, которого 31 июля назначили командиром 8-го дивизиона подводных лодок типа М.
К моменту начала войны этот дивизион включал девять подлодок XII серии, но к моменту назначения Мохова командиром две из них успели погибнуть. Четыре субмарины находились в Таллине и в районе Моонзундских островов, где использовались для несения дозоров и ведения разведки перед входом в Финский залив и в Рижском заливе. Три других корабля находились в районе Ленинграда – Кронштадта, где проходили ремонт. Вскоре последовало указание отправить М-90 и М-96 по железной дороге на Каспийское море, где они должны были использоваться в качестве учебных кораблей. Организацией ремонтных и погрузочных работ, по всей вероятности, и был занят Николай Константинович в течение августа 1941-го. Пока все эти указания выполнялись, обстановка резко изменилась – ядро Балтийского флота прорвалось из захваченного немцами Таллина в Кронштадт, а Ленинград оказался отрезан от остальной страны тисками блокады. Наступили самые черные дни в истории российского Балтийского флота.
В начале сентября судьба Ленинграда и флота решалась на сухопутном фронте. Какова там обстановка, в деталях никто не знал, но все догадывались, что оборона держится на волоске. Смутное чувство тревоги за судьбу города и свою собственную усиливалось отданным приказом подготовить корабли на случай падения Ленинграда к взрыву. В 20-х числах сентября начались массированные налеты самолетов люфтваффе на корабли в Кронштадте, от чего имелись серьезные потери. В море на позициях находились лишь отдельные подлодки, а остальные стояли в гавани Кронштадта или на Красногорском рейде, где целыми днями лежали на грунте, чтобы избежать налетов самолетов противника. Чувство уныния овладело тогда многими, и каждый как мог с ним боролся. В документах нет сведений о том, чтобы сам Николай Константинович выпивал, совершал самовольные отлучки, занимался критикой командования или делал что-либо другое противозаконное, но его подчиненные командиры были в этом неоднократно замечены. За политико-моральное состояние подводников прежде всего отвечал комиссар дивизиона, и ему досталось сполна. В составленном военкомом бригады политдонесении указывалось: «На дивизионе пьянствовал прежде всего начальствующий состав, затем старшины групп. Партийно-политическая работа развалена, партийная и комсомольская организации не работали. Комиссар Дымский в течение 3 месяцев войны бездельничал, дело дошло до того, что на подводных лодках развилась игра в карты на деньги, особенно на подводной лодке М-96 командира Маринеско»
[99]. Результатом этого стало снятие Дымского с должности, исключение из партии и предание суду военного трибунала, который осудил его к 8 годам исправительно-трудового лагеря. К самому Мохову претензий тогда не предъявили, хотя вскоре нашелся другой повод, на этот раз уже по командирской линии.
Пытаясь преодолеть сентябрьский кризис, командование в начале октября решило выслать несколько подводных лодок на позиции. К тому времени возможность плавания субмарин в Финском заливе и за его пределами уже была доказана практически разведкой, проведенной субмариной М-97 из дивизиона Мохова. Теперь настало время послать новые подводные лодки, которые занимались бы уже не разведкой, а вели боевые действия на вражеских коммуникациях. Единственной коммуникацией врага, до которой могли дотянуться «малютки», являлась трасса Таллин – Хельсинки. Для похода туда была выбрана субмарина М-102, но ее штатный командир П. В. Гладилин временно находился под следствием. Штурману и старшему помощнику этой подлодки, лейтенанту, а впоследствии контр-адмиралу Ю. С. Русину этот поход запомнился на всю жизнь:
