«В середине октября наша М-102 собиралась в поход на боевое задание – в район Хельсинки, Таллина и Палдиски. Подготовка к походу почему-то велась в спешном порядке. Экипаж даже не знал, кто пойдет командиром. Дело в том, что накануне, перед выходом заболел Петр Васильевич Гладилин, и, кто его заменит, было неизвестно. Лишь в последний момент перед отходом на борт лодки поднялся командир дивизиона капитан-лейтенант Н. К. Мохов и сказал, что он пойдет за командира. Помощником командира и штурманом довелось идти мне.
Ночь на 15 октября была ненастной. В районах Стрельны и Петергофа плотные тучи были озарены пламенем многочисленных пожаров, образуя над побережьем как бы сплошной огненный коридор. В небе мелькали всполохи от разрывов снарядов и сигнальных ракет.
Подводная лодка двигалась на запад в темноту осенней ночи одна, без сопровождения. Крутая волна раскачивала ее. Командир дивизиона безотлучно находился на мостике, целиком взяв управление лодкой на себя.
М-102 вошла в сектор работы маяка острова Сескар, но огонь не светил. Может, на маяке неисправность? (Командование бригады своевременно заказало включение маяка, но из-за царившей в штабе флота неразберихи эта заявка осталась не удовлетворена. – М. М.) По времени должен открыться навигационный буй, но в волнах он не просматривался. При очередном зарывании носа «малютки» в волну мы ощутили вдруг сильный удар. Пришлось объявить аварийную тревогу.
Утром 16 октября М-102 возвратилась в Кронштадт. После этого мы подробно разобрались с происшествием. А случилось следующее: на большой волне лодка носом ударилась о грунт (лодка не просто ударилась о грунт, а выскочила на каменистую гряду, поскольку на 6 кабельтовых уклонилась в сторону от маршрута. – М. М.).
Почему это произошло? И тут выявились упущения в подготовке экипажа к походу. В спешке был слабо изучен маршрут перехода. В этом, кстати, была и моя вина как штурмана. Недостаточно были отработаны и действия каждого специалиста. Словом, еще раз подтвердилась известная истина: безопасность корабля зависит от каждого – от рядового специалиста до командира корабля.
Выводы мы сделали серьезные, и это пошло только на пользу.
В том походе, как уже отмечалось, с нами находился командир дивизиона, непосредственно управлявший кораблем. Ничего не скажешь – человек он мужественный и храбрый, исключительно компетентный подводник. У Николая Константиновича Мохова мы многому научились. Но как-то так случилось, что в упомянутом походе он все взял на себя, излишне опекал должностных лиц, сковывал их инициативу. Это коснулось и меня. После Гладилина, который предоставлял мне возможность самостоятельно вести лодку, стиль комдива казался, по меньшей мере, странным. Не скрою: это расхолаживало меня»
[100].
Так или иначе, но вину за произошедшую аварию возложили на штурмана. К Мохову вслух никаких претензий высказано не было, тем более что после аварии он действовал правильно и мобилизовал моряков на борьбу за живучесть. При ударе о камни оказался пробит прочный корпус, и в аккумуляторную яму второго отсека начала поступать вода. При соединении с электролитом из аккумуляторных баков начал выделяться ядовитый хлор, но и в этой обстановке Мохов не растерялся, дав команду продолжать заделку пробоины в противогазах. В конечном итоге субмарина самостоятельно снялась с мели и вернулась в Кронштадт.
До конца кампании 1941 года в море из дивизиона Мохова выходили еще две подлодки. Одна из них вернулась с победой, другая не вернулась совсем. Очевидно, командование было не слишком довольно действиями «малюток», хотя на самом деле они по своим результатам мало отличались от малоуспешных действий других дивизионов бригады. В середине декабря в условиях начавшейся первой тяжелейшей блокадной зимы начальство учинило дивизиону Мохова инспекторскую проверку. По ее результатам Николай Константинович получил выговор – по-видимому, первый за весь период службы – с формулировкой «за допущение ряда безобразий в содержании материальной части кораблей, дежурной службы на дивизионе и недостаточное развертывание боевой подготовки». Прошло меньше месяца, как 16 января 1942 года появился новый приказ. Согласно ему капитан-лейтенант Мохов назначался командиром средней подводной лодки Щ-317. Поводом к этому явилось незаконное разрешение командиром дивизиона выдать литр водки для «угощения» группы подчиненных командиров, куда входили также П. В. Гладилин и А. И. Маринеско. По мнению комбрига А. В. Трипольского, таким способом молодой комдив пытался утвердить свой недостаточно высокий после посадки на мель авторитет. Справедливость предъявленных Николаю Константиновичу обвинений весьма спорна, но в одном с командованием можно согласиться. Он оказался слишком молод, чтобы командовать своими сверстниками – командирами подлодок, и был неспособен смотреть на них свысока. Ему казалось, что отношения можно строить на принципах доверия и взаимоуважения, но этого оказалось недостаточно. С этой точки зрения он конечно же гораздо больше подходил для должности командира подводной лодки, тем более что он и сам всеми силами стремился к этому.
Щ-317 относилась к подводным лодкам типа «щука». Этот почти 60-метровый корабль имел более 700 тонн водоизмещения, шесть торпедных аппаратов (четыре в носу и два в корме), две 45-мм пушки, скорость 14 узлов над водой и 8,5 узла в погруженном состоянии. Корабль вступил в строй в 1936 году, успел поучаствовать в советско-финляндской войне, но накануне Великой Отечественной прошел серьезный ремонт. Первые месяцы войны экипаж подлодки проходил обязательный после ремонта курс боевой подготовки и лишь к ноябрю подготовился к выполнению задания командования. Оно заключалось в походе к побережью Швеции в районе острова Эланд. Противник в тех водах чувствовал себя настолько безнаказанно, что разрешил плавание судов, перевозивших шведскую железную руду, без конвоя.
Вечером 2 ноября Щ-317 вышла из Кронштадта, но ее поход завершился, фактически не начавшись. Утром «щука» прибыла к находящемуся в восточной части Финского залива острову Гогланд, где легла на грунт. Вечером сюда должен был прибыть конвой судов, задачей которого являлась эвакуация защитников полуострова Ханко. Эта советская база, размещенная на арендованной у финнов территории, после оставления Таллина оказалась глубоко во вражеском тылу. Каждый поход туда через нашпигованный минами Финский залив превращался в прорыв и был сопряжен с большими потерями. По замыслу штабных операторов подлодка должна была вступить в строй конвоя и форсировать залив, следуя за тральщиками. На практике все получилось совершенно иначе. Вечером, услышав шумы прибывшего конвоя, «щука» начала всплывать и в этот момент подверглась бомбардировке и обстрелу со своих же кораблей. Дело в том, что из-за спешки при отправлении командир конвоя забыл предупредить сторожевые катера, что в районе Гогланда к каравану присоединилась субмарина. До того момента, как Щ-317 успела дать опознавательный сигнал, 45-мм снаряд с катера пробил ее прочный корпус в районе второго отсека. После прекращения обстрела командир лодки решил стать на якорь в бухте острова, где произвести более детальный осмотр повреждений. При входе в бухту находившийся на носу наблюдатель доложил о резком уменьшении глубины и командир машинным телеграфом дал команду «Полный назад!». Но внутри «щуки» не было света (пробки выбило во время бомбардировки), и вместо «Полного назад!» моряки дали «Полный вперед!». Субмарина вылезла носом на камни и повредила обшивку и носовые горизонтальные рули. Поход оказался сорван. Подлодка вернулась в Ленинград и стала у Петроградской набережной, где находилась на протяжении всей первой блокадной зимы.
