Но самые большие испытания ожидали храбрый экипаж буквально у ворот своего «дома». По существовавшей в то время организации встречи возвращавшихся подлодок им следовало прибывать в Нарвский залив в назначенное время, всплывать и после встречи со своими катерами идти в бухту острова Лавенсари под их эскортом. Нужно признать, что место встречи было выбрано неудачно, поскольку в том же районе немцы развернули свой корабельный дозор. При встрече с ним нашим катерам приходилось отступить, и встречи срывались. Ситуация осложнялась тем, что «щука» могла всплыть для приема радиосигналов только поздно вечером, когда расчетное время встречи оказывалось уже пропущено. Так продолжалось три ночи подряд. Наконец в ночь на 6 августа в расчетной точке в темноте удалось разглядеть катера. «Щука» начала давать опознавательные сигналы, на которые катера не отвечали, начав обходить субмарину с носа и с кормы. Затем показались корабли покрупнее, которые немедленно открыли артиллерийский огонь. Нашим морякам несказанно повезло – даже несмотря на небольшую дистанцию, снаряды легли мимо цели. Но радоваться было рано – глубина моря в точке погружения составляла всего 19 метров, что не давало ни малейшей надежды избежать повреждений от точно по месту сброшенной бомбы (высота «щуки» от киля до верхушки тумб перископов – около 9 метров, радиус разрыва бомбы, при котором наносятся повреждения корпусу лодки, – до 20 метров). Щ-406 немедленно погрузилась и начала маневрировать. Это оказалось весьма непростым делом – из-за двух поврежденных носовых цистерн корабль все время норовил уткнуться носом в грунт. Но все команды подавались Осиповым совершенно спокойно и потому незамедлительно и четко исполнялись. В течение ближайших двух часов враг сбросил на «щуку» 45 глубинных бомб, но все они легли на безопасном удалении. В конце концов Евгений решил прорываться на базу самостоятельно, о чем в ближайшую ночь и поставил в известность командование. Поздно вечером 7 августа лодка ошвартовалась в бухте острова.
9 августа в Кронштадте экипажам Щ-406 и прибывшей одновременно Щ-303 была организована торжественная встреча. В. Азаров вспоминал:
«И вот на рейде, подобно сказочным богатырям в кольчугах, показываются два подводных корабля
[112]. Их сопровождают почетной стражей катера. Мы различаем ржавчину на ободранных, словно изглоданных ветрами и волнами, корпусах. Еще не зная драгоценных подробностей испытаний, выпавших им на долю, чувствуем – победа далась не даром!
Уже можно различать лица подводников, бледные от кислородного голодания, изможденные… Горнист заиграл «захождение». Медные трубы оркестра грянули встречный марш.
Свет солнца слепит глаза – ведь люди провели много недель в тесных и душных отсеках, при тусклом свете электричества.
Мы видим Евгения Осипова. В кожаной куртке, в сапогах. Глаза воспалены от бессонных ночей, соленых брызг, ветра.
На щеках непривычная для нас рыжеватая борода.
Командующий обнимает и целует Евгения Осипова, как сына.
Похвала его скупа и выразительна:
– Вы – настоящий подводник!»
[113]
Подобные эмоции не были случайным проявлением. И дело не только в том, что Щ-406 стала первой из подлодок КБФ, вернувшейся в базу с крупным боевым успехом (Осипов доложил о потоплении пяти вражеских судов общим тоннажем 40 тысяч тонн). К тому времени уже пропали надежды на возвращение моховской Щ-317, а лисинская С-7 все еще находилась на позиции. Несколько других подлодок были вынуждены вернуться, встретив активное противодействие противника или получив серьезные повреждения. Экипаж же Щ-406 наглядно доказал, что можно воевать и возвращаться без серьезных повреждений, несмотря на все естественные и искусственные препятствия. А их было немало. Достаточно сказать, что за время похода субмарина прошла 1260 миль над водой и 803 в погруженном состоянии, причем время, проведенное в подводном положении, заметно превалировало – 1082 и 837 часов соответственно. При этом лодка прошла 51 линию мин, пять раз подвергалась прицельным бомбардировкам, в ходе которых на нее было сброшено около 200 бомб. В том, что субмарине удалось счастливо вернуться домой и торпедировать судно противника, была немалая заслуга ее командира. В выводах командования о боевом походе Осипова содержались следующие слова: «Действия командира ПЛ в остальных случаях были правильными, смелыми и решительными… Необходимо отметить правильные действия командира ПЛ в сложных условиях обстановки, сложившихся при встрече ПЛ у Лавенсари, когда вместо своих катеров ПЛ была встречена противником. Общая оценка похода ПЛ Щ-406 – хорошая»
[114].
По результатам похода весь экипаж «щуки» одним из первых на Балтике был поголовно награжден орденами и медалями, а самого Евгения представили к званию Героя Советского Союза. Он был нарасхват в штабах, на кораблях, у писателей и журналистов – все мечтали услышать от него подробности похода, посмотреть на то, как выглядит настоящий герой. А о чем тогда думал он сам? Вот как вспоминал их встречу журналист А. Крон:
«В промежутке между встречей и банкетом я должен был получить необходимый мне для очередного номера материал, а это было совсем непросто: смертельно усталые подводники, ступив на твердую землю, меньше всего хотели рассказывать о виденном и пережитом, они хотели мыться в бане, хотели слушать любимые пластинки, хотели смеяться и говорить о пустяках. Помню, каким уморительно-забавным и в то же время до слез трогательным выглядел в день своего возвращения из похода ныне прославленный, а тогда еще безвестный Евгений Яковлевич Осипов. Поход оказался на редкость удачным, Осипова авансом поздравляли со званием Героя, и он был наверху блаженства – не столько от успеха и всеобщего признания, сколько от чисто физического ощущения твердой земли под ногами. От ста граммов невиннейшего кагора он вдруг опьянел совершенно, по дощатым полам береговой базы его носило, как по палубе штормующего корабля. Я-то знал, что в этом состоянии Женя Осипов мало приспособлен для интервьюирования, но меня умолила пойти вместе с ней одна настойчивая женщина с мандатом корреспондента центральной газеты. Я пошел и не пожалел о затраченном времени. Осипов встретил нас с покоряющей любезностью, говорил моей спутнице комплименты на четырех языках, пел, хохотал, высказывался на самые неожиданные темы и с изумительной, наполовину бессознательной, ловкостью уклонялся от вопросов. Лишь когда моя спутница задавала какой-нибудь уж очень безграмотный, с точки зрения моряка, вопрос, он вдруг на мгновение трезвел, дергал себя за ухо и, убедившись, что не ослышался, горестно охватывал свою голову руками и произносил только одно слово – «Матушка!», вкладывая в него массу оттенков – и удивление, и нежный укор, и мольбу о пощаде, а затем вновь погружался в свой блаженный бред. На следующий день удалось все-таки потолковать с Осиповым. Он еще неохотно возвращался мыслями к походу, но был точен, деловит, скромен, не наигранно скромен, как герои стандартных очерков, а так, как бывают скромны люди, уверенные в своих силах.
