Тем временем вечером 20 сентября в море послали две первые «щуки», но одна из них пропала без вести (ее разорванный миной остов случайно нашли в 2008 году у Клайпеды), а связь с другой долгое время установить не удавалось. Еще раньше – в ночь на 11 сентября – погибла в результате подрыва на мине подлодка П-1 («Правда»), посланная с грузом для защитников осажденного полуост рова Ханко. После этих событий распространившееся по бригаде мнение о невозможности форсирования Финского залива усилилось. С 21 сентября начались массированные налеты немецкой авиации на Кронштадт. На глазах у подводников взлетела на воздух носовая часть линкора «Марат», погибли лидер «Минск», эсминец «Стерегущий», получили повреждения ряд других кораблей и судов. Целыми днями Щ-307 стояла на внутреннем рейде Кронштадта, выпуская по вражеским самолетам один снаряд за другим. Судя по годовому отчету, в течение кампании 1941 года она 37 раз вступала в бой с немецкими бомбардировщиками и выпустила по ним 2100 снарядов – больше, чем какая-либо другая подлодка КБФ. Тем не менее из-за плохих качеств 45-мм зенитной пушки записать на свой счет хотя бы одного сбитого врага не удалось. Временами, должно быть, Николая Ивановича, как и многих других, охватывало отчаяние. Создавалось впечатление, что весь Балтийский флот обречен на постепенную гибель если не от ударов противника, то от собственных рук. И все это при полной невозможности нанести хоть какой-то ущерб врагу!
У различных людей отчаяние и негативные эмоции проявляются по-разному. У военнослужащих, которые нередко оказываются в экстремальных ситуациях, особенно в военное время, все это зачастую принимает крайние формы. Почти все из них более или менее жестко осуждали командование и его приказы, что в военной среде считается недопустимым. Один из командиров подводных лодок, вызванный за аморальное поведение на парткомиссию признался: «Меня бомбили, я видел, как бомбили линкор «Марат», под Ленинградом дело плохо, и мне показалось, что все пропало, я и запьянствовал»
[135]. К сожалению, приходится признать, что утешения на дне бутылки искал и герой нашего повествования. Но алкоголь подействовал на Николая Ивановича не так, как он рассчитывал. В нем словно что-то сломалось – слишком уж долго он молчал, слишком уж долго в нем копилась обида и за любимый флот, и за себя лично. Он неоднократно и во всеуслышание критиковал командование, а в конце концов 17 сентября совершил из ряда вон выходящий поступок. Согласно политдонесению, «Петров в пьяном виде на подводной лодке разъяснял личному составу: «Пойдем в Ленинград, расстреляем весь боезапас по фашистам, взорвем лодку, а сами пойдем на баррикады». С этой целью приказал даже «сняться со швартовых и идти в Ленинград»
[136]. На следующий день командир, снова пребывая подшофе, приказал сняться с установленного командованием места стоянки и перейти к плавбазе «Дус». В обоих случаях подлодка конечно же осталась на месте, но благодаря бдительному комиссару Заикину происшедшее дошло до сведения командования.
С 19 по 24 сентября – в самый разгар налетов – бригаду проверила оперативная группа Политуправления Балтфлота, причем Щ-307 оказалась кораблем, к которому изначально было приковано особое внимание проверяющих. Задачей комиссии было «накопать криминал» на бывшего комбрига Н. П. Египко, который якобы развалил дисциплину и попустительствовал распространению пораженческих настроений среди подчиненных. За примерами далеко хо дить не пришлось. К сожалению, надлом в характере и поведении Николая Ивановича к тому времени уже состоялся, и это, а также наличие конфликтной ситуации между высокопоставленными командирами предопределило логику развития последующих событий и их печальный финал.
Уже в первичных беседах Петров не стал скрывать от представителей Политуправления, что, по его мнению, «наша тактика негодная, поэтому мы имеем ряд потерь. Германскую тактику я читаю как книгу и понимаю ее»
[137]. Для объяснений подобных высказываний он был вызван к комиссару бригады Майорову, которому заявил, что «у меня есть такие мысли, которые я не могу сказать даже вам»
[138]. Вызов, брошенный в настолько явной форме, завершился приглашением на партийную комиссию. Ее члены были повергнуты в настоящий шок, когда на предложение объясниться Петров ответил тем, что молча положил партбилет на стол и покинул помещение. После такого демарша решение об исключении из партии было принято единогласно.
Понимал ли Николай Петров в этот момент, чем подобное поведение может для него закончиться? Думается, что, несмотря на явно неуравновешенное душевное состояние, понимал. Что же стало причиной череды поступков, которые, с учетом места и времени их совершения, сложно охарактеризовать иначе, чем публичное самоубийство? Все, что мы знаем о Николае Ивановиче, говорит о том, что его честь и совесть просто не могли промолчать и смириться с той трагической реальностью, свидетелем которой он стал. Он словно провоцировал тех, кого считал виновными в гибели значительной части Балтфлота, расправиться заодно и с ним. Быть может, так он хотел избежать тяжкого греха самоубийства? Кто знает…
27 сентября Щ-307 перешла в Ленинград для ремонта на Балтийском заводе и ошвартовалась у борта спасательного судна «Коммуна», стоявшего рядом с мостом имени лейтенанта Шмидта. На следующий день Военный совет КБФ принял решение по бригаде подлодок. В нем говорилось: «Бывшие командир бригады капитан 1-го ранга т. Египко и военком бригадный комиссар т. Обущенко (так в документе, фактически бригадный комиссар Обушенков. – Сост.) вместо активизации боевых действий, широкого использования подводных лодок в настоящих условиях войны на театре и решительной борьбы с носителями упаднических и пораженческих настроений, попустительствовали им и либерально относились к открытым высказываниям о боязни идти в море, не принимали мер к критикующим приказы вышестоящего командования, проходили мимо фактов пьянства и разложения отдельных командиров… Проверкой состояния работы в бригаде подводных лодок, предпринятой после смены руководства, установлено, что отмеченные выше нетерпимые недостатки устраняются медленно и недостаточно решительно. Командир бригады капитан 2-го ранга тов. Трипольский и военком полковой комиссар тов. Майоров не поняли, что порядок на бригаде надо наводить железной рукой и не либеральничать с пьяницами, паникерами и бездельниками»
[139]. В постановляющей части решения одним из пунктов значилось снятие Н. И. Петрова с должности командира подлодки и предание суду военного трибунала.
И тем не менее новый комбриг Трипольский и комиссар Майоров предприняли попытку спасти заслуженного подводника. 7 октября они отправили отношение в Военный совет КБФ, в котором предлагалось наказать Николая Ивановича в дисциплинарном порядке вплоть до снижения в звании, отставить от представленной награды, но не отдавать под суд. Увы, это обращение не возымело действия. Как рассказывал Н. Н. Танин, 7 или 8 октября на «Коммуну» прибыли два человека в штатском и спросили, где найти командира Щ-307 Петрова. Примерно через 15 минут Николай Иванович в сопровождении этих людей вышел из каюты. Сказал: «Не беспокойтесь, я вернусь» – и вместе с ними пошел по набережной. Взойти на мостик своей подлодки ему было уже никогда не суждено…
