С мая, после того как Нева очистилась ото льда, экипаж лодки начал регулярные тренировки на «Охтинском море», как подводники шутливо называли глубоководный участок реки в районе Охтинского моста. Это был единственный полигон подводных сил КБФ, где субмарины могли чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности! Более-менее удовлетворительно здесь можно было отработать только выполнение погружений. И тренировка рулевых-горизонтальщиков, и отработка скрытых торпедных атак требовали гораздо большего пространства, а его не было. Одновременно изменялся и состав лодочных специалистов – часть из них была переведена на плавающие корабли, часть пришлось списать на берег из-за болезней, вызванных голодом и ослаблением организмов в ходе блокадной зимы. Взамен их назначались новые, которых приходилось учить с самого начала. Проходили недели и месяцы, а командование все еще не считало экипаж С-12 готовым к выполнению боевых заданий. Тем временем другие балтийские субмарины ходили в Балтику. Многие из них возвращались с победами, на бригаде появились первые орденоносцы и даже целые экипажи, где все были удостоены правительственных наград. В конце концов в начале сентября командование флота решило развернуть в море третий с начала летней кампании эшелон подлодок, куда вошло 16 подводных кораблей. Одним из них являлась С-12. Но раньше авральными темпами предстояло подготовить ее экипаж к походу. Для его усиления с других кораблей был переведен ряд краснофлотцев и командиров, в том числе и уже упоминавшийся нами Виктор Корж, который был временно назначен на должность инженера-механика «эски», а до того уже успел сходить в Балтику на С-7. Он вспоминал:
«После ужина меня попросил остаться в кают-компании командир С-12 капитан 3-го ранга (так в тексте, на самом деле до 14.11.1942 В. А. Тураев имел воинское звание капитан-лейтенант. – М. М.) Василий Андрианович Тураев. Пригласил сыграть партию в шахматы. Шахматист он был не блестящий, но играть любил. Однако я понимал, что на этот раз шахматы – только предлог. Переставляя фигуры, мы вели неторопливый разговор.
– Нынешний поход, видимо, будет самым коротким, – сказал Тураев.
– Почему вы так думаете?
– Осень. Скоро уже похолодает. Думаю, что суток двадцать поплаваем, не больше.
– Это нереально. За такой срок можно только выбраться в открытое море, сходить к южным берегам Балтики и вернуться.
– Возможно, так, но я надеюсь, что и за такой срок добьемся удач.
Поговорили о подготовке экипажа. Я знал, что здесь еще много недоработок.
– Завтра весь день проведем на «Охтинском море», – сказал командир. – Будем отрабатывать срочное погружение. Попрошу вас построже спрашивать с людей.
И вот мы направляемся на середину Невы. Присматриваюсь к своим новым товарищам. Да, это не С-7, где все понимали друг друга с полуслова. В центральном посту шумно. Много лишних распоряжений, разъяснений. Старшина группы трюмных мичман Казаков дело свое знает, но и он нервничает. При любой команде стремглав бросается на боевой пост командира отделения трюмных Парового и помогает ему разобраться, что закрыть, что открыть. Записываю в блокнот первый «приговор»: командира отделения трюмных заменить – учить поздно.
После первого погружения и всплытия собираю в центральном посту старшин нашей боевой части. Говорю им:
– Слишком много у нас неразберихи. Встаньте по местам и смотрите, как нужно делать.
Манипулирую клапанами и пневматическими устройствами кингстонов, объясняю, почему надо действовать именно так, а не иначе. Потом заставляю каждого сделать то же самое. Разъясняю, что должен делать каждый вахтенный на своем боевом посту. Таким образом несколько раз повторяем срочное погружение и всплытие, производим дифферентовку. Только убедившись, что старшины усвоили приемы, прекращаю тренировки. Предлагаю провести такие занятия с каждым матросом на его боевом посту. Меньше слов, больше практического показа!
Командир во всем согласен со мной. Снова и снова он приказывает погружаться и всплывать. «Охтинское море» мелкое и тесное. Мы вертимся на этом узком пространстве, ныряем и снова выскакиваем на поверхность. Если вначале было совсем плохо, то к вечеру понемногу стало получаться…
Каждый день выходим в «Охтинское море». К концу дня матросы – полуживые от усталости. Но никто не жалуется. Понимают, что без усиленных тренировок нам не обойтись»
[146].
Над подготовкой экипажа предстояло еще немало потрудиться, когда 14 сентября командир получил приказ в ближайшую ночь скрытно перейти из Ленинграда в Кронштадт – командование действительно начинало опасаться, что С-12 не успеет сходить в море и вернуться до начала ледостава. Той же ночью не замеченная противником, «эска» перешла Ленинградским морским каналом в Кронштадт. Здесь она пополнила запасы и прошла размагничивание. Вечером 19-го в компании «щуки» Щ-310 под эскортом пяти тральщиков и двух сторожевых катеров С-12 начала переход к самой западной точке советской территории, не занятой врагом, – острову Лавенсари.
Переход оказался весьма непростым. На море было относительно сильное волнение, и тральщики с поставленными тралами не могли развить скорость больше 8 узлов. В то же время «эска» имела минимальный ход под дизелями 10 узлов. Чтобы не врезаться в кромешной темноте в корму впередиидущего корабля, мотористам приходилось постоянно манипулировать рычагами переключения скоро стей. Лодка шла рывками, мотористы выбивались из сил. Конечно, можно было перейти на электромоторы, но Тураев не хотел расходовать ресурс аккумуляторной батареи, ведь вскоре лодке предстояло в подводном положении форсировать минные поля противника в районе острова Гогланд. Но все эти предосторожности оказались совершенно ненапрасными. Вскоре на тральщиках заметили фосфоресцирующие следы торпед, выпущенных с находившихся в темной части горизонта вражеских торпедных катеров. Одна из них даже прошла под тральщиком Т-217, не задев за его днище, поскольку была выставлена на слишком большую глубину хода
[147]. Почти одновременно в трале второй пары тральщиков взорвалась мина. Взрыв был такой силы, что со стоявших на мостике С-12 моряков сорвало головные уборы. Но корабли не пострадали, и утром 20-го, когда отряд подошел к Лавенсари, командирам субмарин были вручены секретные пакеты с боевыми приказами. Поход начался.
Вскрыв пакет и ознакомившись с последними данными об обстановке в Финском заливе, Василий Андрианович решил форсировать немецко-финский противолодочный рубеж «Зееигель», развернутый на меридиане Гогланда, пройдя через узкий и мелководный проход севернее этого острова. Здесь было меньше мин, но послевоенный анализ показал, что даже в этом случае С-12 пришлось пересечь 12 минных линий. Следующим испытанием должно было стать форсирование «подводного перевала». Чтобы не задеть корпусом и в особенности винтами за лежащие на дне камни, Тураев приказал уменьшить глубину погружения. Но мы недаром ранее упоминали, что надлежащую тренировку рулевых-горизонтальщиков в условиях Ленинграда было произвести невозможно – из-за небрежности, допущенной боцманом, субмарина на непродолжительное время вынырнула до глубины 3–5 метров по глубомеру центрального поста, показав на поверхности рубку и антенные стойки. В тот же момент ее обнаружил случайно пролетавший рядом финский патрульный самолет. Вражеский летчик сбросил одну 200-килограммовую глубинную бомбу точно по курсу С-12, но, установленная на глубину 40 метров, она взорвалась слишком глубоко под лодкой, чтобы нанести ей фатальные повреждения. По наблюдению финнов, сила взрыва была так велика, что на несколько мгновений буквально выкинула «эску» на поверхность, после чего она скрылась на глубине, оставляя на поверхности все увеличивавшееся масляное пятно. В эту точку пилот самолета сбросил вторую «глубинку», но на этот раз она, наоборот, взорвалась над субмариной, не причинив ей никаких повреждений.
