По части выискивания несуществующих погрешностей Мароцкевич превзошел Ямрушкова.
— В первой записи, сделанной после операции в реанимационном отделении зачеркнуты слова «очевидных осложнений анестезии нет», а дальше уже идет реальное описание статуса пациента. О чем свидетельствует это исправление?…
— О том, что врач машинально сделал описку при заполнении историй болезни! — сказал Данилов, глядя не на Мароцкевича, а на Ямрушкова. — Такое случается, особенно если приходится заполнять несколько историй подряд…
— По правилам все действия врача должны фиксироваться сразу же после их совершения, — сварливо напомнил Мароцкевич. — Это же…
— К сожалению, пациенты не спрашивают у врачей, закончили ли они с писаниной, прежде чем выдать фибрилляцию или перестать дышать, — Данилов придал лицу сокрушенное выражение, а голосу — елейную мягкость. — И «скорая» не спрашивает, прежде чем привезти нового пациента. А уж о консультациях в отделениях вообще говорить нечего… И если врач отложит срочную консультацию, а других в нашей специальности не бывает, или того хуже — затянет с началом реанимационного пособия, чтобы сделать запись в истории болезни, то он вскоре окажется на скамье подсудимых. Так что приходится откладывать записи на потом, а то и после дежурства для этого задерживаться…
— Коллеги! — Ямрушков трижды шлепнул ладонью по столу. — Давайте не будем пререкаться, а то до полуночи не закончим! Я согласен с Владимиром Александровичем по данному вопросу. Исправление, сделанное в процессе написания, дефектом не считается. Тем более, что зачеркнутое по смыслу совершенно не соответствует всему остальному. Видно, что это простая описка.
«Заснять бы все это на камеру и показать бы студентам, — подумал Данилов. — Была бы хоть какая-то польза от нашего заседания. Пусть посмотрят, как эксперты придираются к записям. Лучше один раз увидеть эту картину, чем сто раз услышать о том, что в конечном итоге все пишется для прокурора».
Как-то раз у Данилова произошел конфликт со студентом шестого курса, то есть — без пяти минут врачом, по поводу написания дневников в истории болезни. Первые утренние осмотры пациентов реанимационного отделения студент записал более-менее сносно, но повторные осмотры
[31] сократил до аббревиатуры «СБИ» — состояние без изменений. Когда Данилов попросил переписать осмотры, студент начал доказывать ему, что при наличии подробного первого осмотра и отсутствии изменений ничего «разжевывать» не нужно, сойдет и так, ведь главное — это зафиксировать факт очередного осмотра пациента. Дата и время указаны? Подпись врача есть? Ну а что находится между ними — не суть важно. «У вас есть два пути, — сказал дураку Данилов. — Вы можете понять, что вы неправы, и тогда в будущем вы сможете избежать многих неприятностей. Или можете стоять на своем, но учтите, что когда-нибудь в будущем подобный разговор повторится в кабинете следователя, который не будет советовать вам что-то переписать или исправить. За вашу оптимизацию придется расплачиваться свободой. Это вы расшифровываете „СБИ“, как „состояние без изменений“, а я могу расшифровать его как „состояние больного изменилось“ или как „смотрел больного имбецил“».
[32] Студент попыхтел-подулся, но все же переписал свои дневники. Ну и конечно же, рассказал всем, кому только можно, что доцент Данилов зануда, придира и вообще сволочь. Обычное дело — чем больше стараешься сделать людям добра, тем хуже становится твоя репутация.
Проявив мнимую объективность — надо же соблюдать приличия! — Ямрушков в своем выступлении основательно оттоптался на Сапрошине. Перебрав найденные в его записях дефекты, которых всего оказалось тринадцать (и все они были надуманно-притянутыми), Ямрушков порассуждал об ответственности анестезиолога за пациента и блеснул знанием физики, заявив, что закон всемирного тяготения не знает исключений. Если углекислый газ тяжелее воздуха, то он обязательно будет вытеснять воздух из камер сердца. В истории болезни отмечены перебои с подачей углекислого газа в операционную рану? Нет! Стало быть, по вине хирургов воздух в сосуды пациента попасть не мог! А если хирурги не виноваты, следовательно виноват анестезиолог, ведь не ветром же в сосуды воздух надуло, в конце концов! Вина анестезиолога подтверждается показаниями медсестры Шполяк и документом, устанавливающим неисправность аппарата искусственного кровообращения.
— Мне кажется, что мои доводы звучат убедительно, — сказал Ямрушков в завершение своей десятиминутной речи. — Если вы, коллеги, со мной согласны, то на этом работу нашей комиссии можно считать оконченной. Сейчас я распечатаю заключение…
— Я с вами не согласен! — все выступали сидя, но сейчас Данилову почему-то захотелось встать. — В истории болезни точно так же не зафиксировано попадание воздуха в сосудистую систему пациента через аппарат искусственного кровообращения. Что же касается неисправности аппарата и датчика, то это было выявлено спустя десять дней после операции, а слова Шполяк стоят ровно столько же, сколько и слова Сапрошина!
— Вы считаете, что мы с Максимом Иосифовичем необъективны? — спросил Ямрушков, сопроводив свои слова ироничной улыбкой.
— Да, считаю! — твердо ответил Данилов и сел.
— Расклад не в вашу пользу, Владимир Александрович, — Ямрушков быстро переглянулся с Мароцкевичем. — Два наших голоса против одного вашего. Знаете, мне даже нравится, что вы такой… хм… непреклонный, потому что, общаясь с вами, я старался найти как можно больше доводов, подкрепляющих мою точку зрения.
— Нашу точку зрения, — поправил Мароцкевич.
Ямрушков смотрел на Данилова с участливым сожалением, примерно так смотрят врачи на безнадежных пациентов, а взгляд Мароцкевича был колюче-неприязненным. Казалось, что на прошлом заседании присутствовали совершенно другие люди.
— Мнение большинства — закон, — констатировал Ямрушков и трижды щелкнул мышкой, присоединенной к его ноутбуку.
Стоявший на приставном столике принтер оживился, загудел и начал выплевывать листы.
— Согласно статье пятьдесят седьмой уголовно-процессуального кодекса эксперт вправе отказаться от дачи заключения, если представленные ему материалы для этого недостаточны, — Данилова всегда коробили казенно-бюрократические штампы, но сейчас без них невозможно было обойтись. — Голосованием хорошо президента выбирать, а мы с вами решаем судьбу человека и в данном случае для меня важно только мое собственное мнение. Простите, если я вас обидел, но это так. Я не заготовил отказ заранее, — Данилов выразительно посмотрел сначала на продолжавший работать принтер, а затем — на Ямрушкова, — поскольку надеялся на понимание с вашей стороны. Но, к сожалению, я ошибся…
— Владимир Александрович! — Ямрушков театрально всплеснул руками. — Давайте не будем все усложнять! Вы же понимаете, что судья назначила комиссионную экспертизу для того, чтобы подстраховаться. Если мы начнем играть в лебедя, рака и щуку, будет назначена новая экспертиза, третья по счету…
